Этот призыв положил начало бурно растущему движению безиллюзионистов. Отмечался и приток капитала, что дало возможность поставить движение на здоровую экономическую основу. Издатель, печатавший доселе стихи молодых поэтов и годами осаждаемый лишь сборщиками макулатуры, завещал остатки своего некогда весьма внушительного состояния новому движению. Директор, которому быстрое чередование секретарш не принесло ничего, кроме множества счетов за меховые манто, добровольно присоединился к движению и пожертвовал ему деньги, предназначаемые ранее для оплаты мехов. От своих разорительных страстей директор отказался после того, как доктор Безиллюзио показал ему человека в разрезе да вдобавок принес в четырех колбах химические вещества, входившие некогда в состав тела красивой женщины. Демонстрацию препаратов сопровождал подробный и обстоятельный доклад по теме. Отныне движение не просто росло, оно ширилось катастрофически, как эпидемия. Быть безиллюзионистом считалось криком моды. Свежеиспеченные старшеклассницы зачитывались трудами доктора «Безиллюзионизм против традиций» и «Развеивание тумана» и находили их «потрясными». Во Франкфурте открылся погребок безиллюзионистов, посетители которого носили подпоясанные, наглухо застегнутые плащи. Профессора читали доклады на тему «Овидий и Ницше как предшественники Безиллюзио». Настала великая эпоха. Те отрасли промышленности, которые не занимались изготовлением предметов хозяйственного обихода, захирели. Фирмы по производству лампионов обанкротились. Торговцы предметами культа шли по миру, модные певцы рвали на себе припомаженные волосы. Для них оставались только две возможности: либо заняться физическим трудом, либо примкнуть к движению. Значок с эмблемой движения — железная рука, стиснувшая голубой цветок, — украшал петлицы всех пиджаков от Нью-Йорка до Москвы. Брачные посредники закрывали свои конторы. Вся любовь была распродана.

Доктор Безиллюзио давно уже не бегал со своей идеей из дома в дом, чтобы рекламировать ее, как рекламируют политуру для мебели. Теперь это делали за него другие. Целая армия сторонников и попутчиков. Однако доктор Безиллюзио, мастер острого, как скальпель, расчета, не возомнил себя диктатором, не учреждал концлагеря, не клеймил своих противников, он снял резиновые и другие дубинки с вооружения своих штурмовых отрядов — последнее, надо признать, к великому неудовольствию немецких студентов-драчунов, боксеров и полицейских. Доктор Безиллюзио хотел убеждать, а не приказывать. В пору наивысшего расцвета своего движения доктор Безиллюзио работал все напряженнее. По ночам он сидел над своими рукописями, листовками и личной корреспонденцией, днем занимался исследованиями и новообращенцами, выискивал при этом самые интересные, иными словами, самые трудные случаи. В его картотеке числились астрологи, ведущие отдел гороскопов в иллюстрированных изданиях, ученые дамы, чьи книжные шкафы содержали антикварные издания Рильке, владельцы комнат смеха и Мария Шелл. Доктор Безиллюзио проявлял редкостное чутье, выискивая эти сложные случаи. После визита доктора астролог становился служащим в Институте демоскопии, дама с ученой степенью — портнихой, шившей форму в федеральном цейхгаузе, владелец комнаты смеха поступал в услужение к аналитику, исследовавшему дымовой колпак над Рурским бассейном, а Мария Шелл решала никогда больше не смеяться сквозь слезы.

После того как последние-распоследние эмиссары чувств обратились в мастеровых ледяного рационализма, доктор Безиллюзио взял небольшой отпуск. Две недели в Куфштейне (Тироль). Само собой, инкогнито. Здесь он установил, что альпийские крестьяне стыдливо прячут свои невыразимые под наглухо застегнутыми плащами. И кроме того, мог в бинокль наблюдать, как многочисленные группы прежних любителей деревенской польки рушат хребет Кайзера. «Уж больно он романтично здесь торчит», — заявила одна решительная пастушка, раздиравшая на тряпки для вытирания пыли свое розовое платьице в национальном духе.

И тогда доктор Безиллюзио понял, что приспело время решительного поворота. Движения не должны стоять на месте. Они должны развиваться в борьбе с чем-то. А это самое «чем-то» уже вымерло.

И вот доктор Безиллюзио сменил имя на Амадей Милосерд, заказал у портного бархатные штаны и шелковую сорочку с жабо. Затем он защитил при Гейдельбергском университете диссертацию на тему «Сила чувств в ранней лирике Гёте» и основал движение «Править — через чувства». Эмблемой новой волны стал голубой цветок, обволакивающий и поглощающий железную руку.

Когда на улицах больших городов замелькали первые студентки в бархатных штанишках и шелковых рубашечках с кружевным жабо, Амадей Милосерд мог с уверенностью сказать, что впереди у него пять прекрасных лет плодотворной деятельности. И однако, он тут же начал вынашивать идею контрдвижения.

Ларек был зеленого цвета. Перед ларьком стоял малыш, одетый в застиранные, протертые на заду джинсы и дырявую футболку. Он разговаривал с хозяином ларька. Хозяин был инвалид — силикоз у него. А кожа на лице была вся в мелких шрамах и отливала желтизной.

— Мне пакетик с сюрпризом, — сказал мальчик.

— Какой? — спросил инвалид.

— Красный, — сказал мальчик.

— А денег у тебя сколько?

— Пфенниг есть, — сказал мальчик.

— Можешь купить один, — сказал желтолицый хозяин и протянул мальчику с полдюжины румяных, как персик, фунтиков. — У тебя из носу течет, — добавил он печально.

Мальчик спокойно утер нос тыльной стороной ладони и шепотом завел считалку:

— Стакан — лимон — выйди — вон…

С помощью считалки он отвергал фунтик за фунтиком, пока не остался один, последний.

— Вот этот, — сказал он.

Хозяин закашлялся, спрятал красные пакетики под стекло и стал наблюдать, как мальчик отдирает волнистый край пакетика и, надув яркую бумагу, заглядывает внутрь.

— Карандаш, портрет Мюллера, жвачка и… господи, билетик!

Хозяин наклонился к нему.

— А ну покажи, — сказал он.

— Вот, пожалуйста. — И мальчик с достоинством улыбнулся, как в тот раз, когда он впервые переплыл канал без велосипедной покрышки.

— Да-а, — сказал хозяин энергично, и от этого слова под морщинистой кожей его шеи зародился новый приступ кашля. Но, даже кашляя, он смеялся. Он был рад за мальчика.

— Значит, мне полагается еще один пакетик бесплатно.

— Точно, — сказал хозяин, взял у него из рук билет и снова разложил красные пакетики перед крапчато-серыми глазами мальчика.

Мальчик замахал растопыренными пальцами.

— Не-е, теперь я хочу лиловый, — решительно сказал он.

Хозяин снова втянул свою лысую голову в окошечко и заменил красные пакетики на лиловые.

— У меня их всего три, лиловых-то.

— Пустяки, — сказал мальчик. На сей раз он не стал заводить считалку, а просто взял из узловатой руки хозяина средний пакетик. Из прихваченного кнопками синего лоскута на правом боку он достал лезвие перочинного ножа без рукоятки и вскрыл верхний край пакета. Глаза он при этом закрыл, да так крепко, что его детское личико все пошло морщинами.

— Ну? — спросил хозяин.

Мальчик открыл глаза, отчаянно заморгал и сказал:

— Лягушка, свистулька, точилка… и… и опять счастливый билетик, ей-богу!

— Быть того не может, — воскликнул хозяин. — Обычно такой пакетик попадается раз в две недели. Ну и везучий у тебя день, парнишка.

Засунув руку в вырез футболки, мальчик задумчиво почесывал рукой грудь.

— А зеленые у вас есть? — спросил он хозяина.

— Нет, зеленых не держу. Только белые.

— Тогда снова красные, — попросил мальчик.

Хозяин повиновался с расторопностью, какой от него трудно было ожидать.

— Только если ты третий раз вытянешь счастливый билетик, мне не устоять на моей деревянной ноге.

— А у вас разве деревянная нога? — спросил мальчик, но, не дожидаясь ответа, завел: «Шла кукушка темным лесом» — и взял тот пакетик, который вышел первым.