— Вот видите, — проворчал картежник и тут же объявил: — Бубны!

— Спасибо, — сказала старушка, когда Гальке вернул ей билет. Но прозвучало это так, будто она благодарит игрока.

Гальке пробился через скрип и скрежет гармошечной муфты, соединявшей вагоны, осторожно отодвинул дверь купе и попросил приглушенным голосом:

— Разрешите, господа, взглянуть на ваши билеты.

Трое пассажиров безмолвно протянули контролеру свои билеты. Контролер трижды сказал «благодарю». В следующем купе сидел всего один человек. Он тоже начал искать, но Гальке и не подумал стоять у него над душой, он лишь приветливо сказал:

— Я скоро пойду обратно, а за это время вы, без сомнения, найдете свой билет.

— Очень любезно с вашей стороны, — откликнулся господин.

Гальке осторожно задвинул дверь и миновал очередную гармошку. Когда дым и духота ударили ему в лицо, Гальке провозгласил:

— Ваши билеты! — и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Над дверью стояло: «Вагон II класса».

— Здесь очень приветливые люди, Эльфи. Малость грязноватые, как все они. Но приветливые.

— Тебе видней, Курт…

— Вот именно. Крышу мы сейчас поднимем, дверцы как следует запрем. А ты, Хорст, достань камеру. Прокрутим несколько метров. Как-никак, мой мальчик, твой отец воевал в этих местах.

Семейство извлекло из машины несколько сумок и кой-какую одежду. Мужчина захлопнул дверцы и подергал каждую ручку.

— Хорошо она стоит, в тени, — сказал он. — Здесь она и постоит, пока мы пообедаем. Сумку понесу я. Мы должны зайти туда, Эльфи. Кабачок называется «A la veuve»[12]. А вот уже бежит piccolo[13]… Ах, мне все кажется, будто мы еще в Италии. Не piccolo, стало быть, a garçon[14] с… Как это? Avec cédille, значит с закорючкой под «с», видишь — помню еще. Bonjour!

— Добрый день, господа.

— Ах, garçon, ты, оказывается, говоришь по-немецки? Тем лучше.

— Господа желают здесь переночевать?

— Non, — сказал мужчина. — Мы еще хотим сегодня после обеда попасть в Сен-Лу. Мы ведь успеем?

— Без сомнения, — отвечал официант.

— А у вас мы хотим пообедать. И немного поглядеть на ваш ресторанчик, regarder[15], порегардеть, ха-ха-ха!

— Я вас очень хорошо понимаю. Угодно вам занять столик в углу?

— Да.

— Вот меню.

— Благодарю.

Худой, высокий, благодушно настроенный мужчина поставил сумку на стул, после чего загнал в угол жену и сына.

— Выбери что-нибудь, Эльфи! У тебя на эти дела нюх. А я тем временем расскажу вам, как здесь было тогда.

Он подошел к окну. В ресторанчике, кроме них, никого не было. Официант чистил серебро.

— Мы были тогда расквартированы в этом доме, наверху. Комнаты можно будет осмотреть после обеда. А внизу раздавали пайки. И я по большей части следил за раздачей. Чтобы все получали по справедливости. Тут нужен глаз да глаз. Чтоб все было по-честному, особенно чтобы повар… Ну ладно… — Мужчина поискал что-то взглядом и крикнул: — Garçon!

— Слушаю!

— Дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь старую газету. Я хочу залезть на стул, так, чтобы его не испачкать.

Официант уронил нож и достал из верхнего ящика буфета газету.

— Позавчерашняя, — сказал он.

Посетитель взял газету, не заглянув в нее, застелил сиденье и осторожно взгромоздился на него. Человек он был рослый, и столб света, наискось протянувшийся от верхних окон до стойки, разбился о его голову.

— А теперь, Хорст, приготовь камеру. Здесь, правда, темновато, но наша камера с этим справится. Только поточней рассчитай выдержку. Так что я хотел сказать? Ах, да. Мы угодили сюда как раз к прорыву последней линии фронта в Вогезах. Оборонительные противотанковые рвы — их отрыли для нас пимпфы[16] — остались на пятьдесят километров к западу. Когда наконец был отдан приказ оставить город, здесь уже все кишело партизанами. Они угнездились напротив, в двух отельчиках. В промежутках между выстрелами они то и дело кричали, чтоб мы сдавались. Жаль, что я почти не умею говорить по-французски, не то уж я б им ответил. А так мы могли отвечать только огнем. Худо-бедно, у нас было при себе два пулемета. Эльфи! Ты меня слушаешь? Ах, ты уже выбрала. Bouef rôti[17]. Роскошно. И тогда я влез на стул, вот так, как сейчас, прижался к стене… Крути, крути, сынок, ну, давай!… Прицелился и выстрелил. А в ответ — дзынь, дзынь! Две пули ну прямо чуть не коснулись моего уха. Я разозлился и пошел закладывать обойму за обоймой. И угодил в одного. Возможно, того самого, что всадил в стену возле моей головы две премиленькие пульки. Партизан подскочил — на нем был красный берет, нет, скорее винно-красного цвета, — и упал. И в этот момент все они обратились в бегство. Нет, нет, вовсе не из-за моего попадания, хотя смерть парня в красной шапке их, разумеется, ослабила, а из-за контратаки наших частей! Нас вызволили из мешка. Эй, Хорст, ты как следует запечатлел старика отца на пленке?

— По-моему, да.

— Ну и порядок.

Гость, лицо которого раскраснелось от бурного рассказа, тяжело соскочил на пол.

— Честно говоря, — продолжал он, — это была единственная боевая акция с моей стороны. Но, в конце концов, не безрезультатная. Наверняка сыщутся такие, которые не убили ни одного врага. И в том, что мы уступили численному превосходству при гораздо более высоком качестве человеческого материала, моей вины нет. Впрочем, все прошло и забыто. La guerre est finie![18] День тогда был пасмурный. С моросящим дождем. А сегодня в Фужеролле хорошая погода.

— Ваш суп, господа!

— Благодарю, очень кстати.

Официант накрыл на стол. Потом он прошел на кухню и окликнул старого, дряхлого человека, который чистил картошку:

— Patron![19]

Руки старика замерли, но он не поднял глаз.

— Patron! Ce cochon à qui je sers a tué Jean le Rouge![20]

Старик поднял глаза. Замер, вслушиваясь. Потом он кивнул и снова взялся за картошку.

— Patron! — Официант подошел к столу и яростно смахнул на пол несколько картофелин. — Il est le meurtrier de votre fils![21]

— On ne dit cela de cette chose[22], — тихо отвечал старик и принялся подбирать картофелины с каменного пола.

— Imbécile![23] — прошипел официант, свирепо ухватил корзиночку с хлебом, помчался к двери в зал и рывком распахнул ее.

Тут старик громко произнес:

— Ne dis rien! Penser, toujours penser![24]

Официант выпустил ручку двери, отнес гостям хлеб и вернулся на кухню.

— Папа! А чего ему крикнули из кухни? — спросил мальчик.

— Не знаю, — жуя, ответил мужчина. — Похоже на penser, а это значит «думать». Официант, наверно, получил нахлобучку. Он не подумал о хлебе, и хозяин отчитал его за это. Н-да, времена изменились. Теперь мы здесь желанные гости.

И он отломил кусок мягкого хлеба.

— Так, так, Рэндольф Хезикиль, а уплатил ли ты избирательный налог?

— Да, сэр. Вот квитанция. Пришлось уплатить два доллара шестьдесят центов.

— Ты говоришь как будто с упреком? Ведь мы платим ровно столько же.

— Ваша правда, сэр, но белому человеку это легче сделать. Он зарабатывает в пять раз больше, чем черный.