Постоянный надзор со стороны губернатора Гадсона Лоу не да­вал покоя Наполеону — даже гулять он мог только в пределах круга военных постов.

Со временем Бонапарт отчасти примирился со своим положе­нием и начал писать записки, военные заметки, автобиографию. Днем он писал или работал в саду Лонгвуда. За обедом все соби­рались вместе, причем соблюдался этикет: все были в соответ­ствующих костюмах. По вечерам Наполеон беседовал со своими генералами о прошлом, интересовался английскими газетами. Но даже в этом ему мешал губернатор. Когда, к примеру, Наполеон просил, чтобы ему дали книги об Англии, сэр Гадсон приносил из своей библиотеки книгу вроде «Известные обманщики, или Ис­тория ничтожных людей всех наций, которые назывались импе­раторами и королями самопроизвольно». Вручая книгу секретарю, он говорил: «Передайте эту книжку генералу Бонапарту. Тут он, может быть, найдет характер, похожий на его собственный».

Император часто вспоминал о своих походах и битвах. Он сожалел, что вернулся из египетского похода в 1779 г., жалел, что не уничтожил Пруссию, когда была такая возможность. Главны­ми своими ошибками Наполеон считал вторжение в Испанию и Россию. С гордостью вспоминал о Ста днях и о любви к нему французского народа до и после Ватерлоо.

Вообще, в эти драматические месяцы Наполеон много размыш­лял о политической ситуации в Европе. Он ждал нового поворота событий, считая, что Бурбоны не могут вновь укрепиться во Фран­ции. Рассуждая о судьбах Французской революции, он говорил: «Французская революция произошла не от столкновения двух династий, споривших о престоле; она была общим движением массы... Она уничтожила все остатки времен феодализма и созда­ла новую Францию, в которой повсюду было одинаковое судебное устройство, одинаковый административный порядок, одинаковые гражданские законы, одинаковые уголовные законы, одинаковая система налогов... В новой Франции двадцать пять миллионов людей составляли один класс, управляемый одним законом, одним учреждением, одним порядком...»

Наполеон предвидел, что революционные движения во Фран­ции не закончились: «Через двадцать лет, когда я уже умру и буду лежать в могиле, вы увидите во Франции новую революцию». И на сей раз его слова оказались пророческими.

Будучи юношей Наполеон записал в своем дневнике странную фразу, непонятно почему пришедшую в голову: «Святая Елена, маленький остров...» Тогда он думал, что судьба вряд ли когда-нибудь занесет его на этот клочок земли, затерявшийся в Атлан­тическом океане, ведь его ожидала блистательная карьера на родной Корсике. Это была поистине роковая запись в последней тетради, которую он уже не раскроет никогда. По существу, ему и Европа была мала для мирового размаха, а в итоге судьба за­бросила его на крошечный остров, затерянный в океане...

За свою жизнь Наполеон множество раз стоял на краю могилы. Он тяжело болел лихорадкой, но выжил; посетил чумной госпи­таль в Яффе, но не заразился; во время сражений часто подвер­гался обстрелу. На Наполеона было организовано множество покушений, но он каждый раз спасался.

Был в жизни императора и такой эпизод: во время боевых действий на позиции французских войск упала бомба с зажжен­ным фитилем. Солдаты в страхе бросились врассыпную. Напо­леон, желая устыдить их, подскакал на лошади к бомбе и встал прямо перед ней. Раздался взрыв. Брюхо лошади разворотило, а Наполеон в который раз остался невредим.

Была у Бонапарта и попытка самоубийства. Когда после по­ражения под Ватерлоо он подписал акт об отречении от власти, в отчаянии принял яд — цианистый калий. Но концентрация была уже несмертельна и император остался жив. Какая злая ирония судьбы — не настигнув отважного генерала на поле боя, смерть словно отошла в сторону, чтобы он испытал физические, но больше всего моральные страдания вдали от родины, на почти безвестном острове. Чтобы император французов, король Италии, глава Швейцарской и Рейнской конфедераций, чья власть простиралась от Мадрида до Амстердама и от Неаполя до Гамбурга, превратился в простого обрюзгшего смертного, отправленного под конвоем по повелению английского прави­тельства!..

После того как был отставлен О'Мира, Наполеон по сути ос­тался без врача. К нему наведывались то полковой лекарь, то фельдшер, что свидетельствовало об одном: лечить узника ник­то не собирается. Тогда император попросил верного соратника гофмаршала Бертрана написать кардиналу Фешу, дяде Наполео­на по материнской линии, чтобы тот вместе с Государыней-ма­тушкой нашел и направил к нему толкового и надежного врача и духовника.

Официальный титул Государыня-матушка мать Наполеона Мария Летиция Ромалино получила после того, как ее сын стал императором. Это была одна из самых удивительных личностей в истории Франции. Женщина, вышедшая из низов общества, в юности испытала крайнюю нужду. Став женой скромного кор­сиканского адвоката, родила ему восьмерых детей, которых рас­тила на скудное пособие, едва сводя концы с концами. И кто знал, что ей будет суждено стать матерью императора, трех королей, королевы и двух принцесс!

Летиция всегда поступала так, как того требовали обстоятель­ства. «Вот самая счастливая из женщин, — писала в 1807 г. гра­финя Потоцкая, — она красива, еще молода, и, глядя на нее, ник­то не посмеет сказать: «Как! Неужели это его мать?»

Однако сама Государыня-матушка счастливой себя, наверное, не считала, поскольку всю жизнь прожила в страхе за будущее. Подтверждение тому — знаменитая фраза, которую она не ус­тавала повторять: «Хоть бы это никогда не кончилось!» К тому же она слыла редкостной скопидомкой, что было причиной ее постоянных размолвок и ссор с императором. «Вы живете, точно какая-нибудь мещанка с улицы Сен-Дени! В вашем положении надобно тратить ежегодно по миллиону!» — возмущался Напо­леон.

«Что ж, сир, тогда дайте мне два миллиона», — невозмутимо отвечала ему Летиция.

Сказано это к тому, что материнская скупость сыграла отнюдь не последнюю роль в трагедии, которой обернулось заключение императора на Святой Елене. Письмо от гофмаршала Бертрана в римской резиденции Государыни-матушки было получено в мае 1818 г. В нем, как мы помним, Бертран просил от имени Бонапар­та прислать на Святую Елену врача и священника. Кардинал Феш и Летиция, посовещавшись, решили не откладывать просьбу императора и обратились за разрешением к кардиналу Консаль­ви, секретарю Папы Пия VII, и лорду Батхерсту, английскому военному министру, ведавшему, кроме всего прочего, и делами колоний. Такое разрешение было получено. Фешу надлежало подыскать кандидатуру «римского католического священника и французского врача с незапятнанной репутацией».

И тут случилось нечто необъяснимое — ни Феш, ни Летиция ничего не предприняли, чтобы подобрать достойных кандидатов. На Святую Елену были отправлены первые, кто подвернулся под руку, кто не имел ни рекомендаций, ни знаний, ни опыта...

Духовником к императору власти определили престарелого корсиканского аббата Буонавиту. Узнав об этом, изумленный кар­динал Консальви поспешил лично уведомить Феша и Летицию о том, что «преклонные года отца Буонавиты, равно как и его склонность к падучей, позволяют заключить, что от него в колонии Святой Елены не будет никакого проку...» Однако ж предупреж­дение Консальви действия не возымело.

В свою очередь Феш, подыскивая врача, остановил свой выбор на некоем Антомарки, сказав при этом следующее: «Мы вполне можем рассчитывать на его усердие и безоговорочную предан­ность». По поводу такого решения известный французский ис­торик Г. Ленотр писал: «Если кто и не был создан для славы, так это Антомарки, обыкновенный коновал, который в 1818 г. зани­мался тем, что вскрывал трупы в морге Флоренции». В ту пору корсиканцу Антомарки было двадцать девять лет...

Что же, в конце концов, побудило кардинала и Летицию при­нять это, бесспорно ошибочное, решение, которое могло нанести непоправимый ущерб душевному и физическому здоровью им­ператора? До поры до времени это было одной из больших зага­док семьи Наполеона. И лишь документы, хранившиеся в отделе рукописей Парижской национальной библиотеки, обнаруженные неутомимым исследователем Фредериком Массоном, помогли пролить слабый свет на обстоятельства дела.