Прошло совсем немного времени с тех пор, как Григорий при­ходил во дворец в свите окольничего Михаила Никитича. Теперь перед ним вновь открылись двери кремлевских палат. На Царскую думу патриарх являлся с целым штатом писцов и помощников, среди них был и Отрепьев. Патриарх в письмах утверждал, что чернеца Григория знают и он сам, святейший патриарх, и еписко­пы, и весь собор.

Сам же Отрепьев, где только мог, разведывал все, что относи­лось к царевичу Дмитрию, и даже будто шутя говаривал монахам: «Знаете ли, что я буду царем в Москве?» Об этих словах донесли Иову. Патриарх повелел заточить вольнодумца на Белоозере, но родственники упредили шутника, и он в начале 1602 г. вместе с дву­мя другими монахами — Варлаамом и Мисаилом — бежал за гра­ницу. Их маршрут напоминал ломаную линию: Киево-Печерский монастырь — Острог — Гоща — Брачин.

В Киеве Отрепьев снова попытался представиться под царским именем, но, как и в кремлевском Чудовом монастыре, неудачно. Печерский игумен указал Григорию и его спутникам на дверь. После изгнания из Печерского монастыря бродячие монахи весной 1602 г. отправились в Острог к князю Василию Острожскому. Князь хотя и не преследовал самозванца, но в своем имении тоже его не потерпел.

Как видим, вопреки традиционным представлениям интрига самозванства родилась не в боярской, а в церковной среде. Отре­пьев явился в Литву пока еще без обдуманной и правдоподобной легенды, а это означает, что бояре Романовы не участвовали в «под­готовке царевича». Местом рождения интриги был кремлевский Чудов монастырь. Зная традиционную систему мышления в сред­ние века, трудно представить, чтобы чернец, принятый в столич­ный монастырь по бедности и сиротству, дерзнул без подсказки сторонних лиц выступить с претензией на царскую корону. Скорее всего, он действовал по совету людей, оставшихся в тени.

Уже при Борисе московские власти объявили, что у вора Гриш­ки Отрепьева с самого начала имелось двое сообщников — те самые Варлаам и Мисаил. Но если Мисаил был «прост в разуме», то Варлаам казался человеком совсем другого склада. Он обладал изощренным умом и к тому же был вхож во многие боярские дома Москвы. Он, по-видимому, и подсказал Отрепьеву его бу­дущую роль.

Но пришел час и Отрепьев решил расстаться с двумя своими сообщниками. Порвав с духовным сословием, он, понятно, ли­шился куска хлеба, а потому, по утверждениям иезуитов, инте­ресовавшихся первыми шагами самозванца в Литве, вынужден был, оказавшись в Гоще, прислуживать на кухне у пана Гаврилы Хойского.

Гоща была тогда центром недавно возникшей арианской ереси, а магнат Гаврила Хойский был новообращенным арианином, хотя до 1600 г. и исповедовал православную веру. Хойский сразу об­ратил внимание на московского беглеца. Отрепьев же, испыты­вавший после своих скитаний недобрые чувства к монахам, про­поведи новообращенных воспринял с энтузиазмом.

Ариане были первыми, кто признал домогательства самозванца, но их благословение не принесло ему выгоды. Да, их поддержка упрочила материальное благополучие Отрепьева, пошатнувшееся после разрыва с православным духовенством, но нанесла его ре­путации определенный вред. В глазах русских людей «хороший царь» не мог исповедовать никакой иной веры, кроме православия. Естественно, московские власти, узнав о переходе Отрепьева к ариа­нам, тут же заклеймили его как еретика.

Вскоре неунывающий Отрепьев поступает на службу к бога­тому и влиятельному польскому пану Адаму Вишневецкому, рев­ностному стороннику православия. Прослужив при его дворе некоторое время, Отрепьев притворился тяжело больным и по­просил исповеди у духовника Вишневецкого. Григорий сказал ему: «Похорони меня как царевича. Я не скажу своей тайны, но по смерти моей ты найдешь под моей постелью свиток, в котором все написано».

Иезуит тотчас же взял свиток, где Отрепьевым было записано, что он царевич Дмитрий, что Борис хотел его убить в Угличе, но верный лекарь спас его, а вместо него был убит сын священника и что бояре проводили его в Литву, чтобы спасти от царского гнева.

Узнав об этом, Вишневецкий сначала удивился и не поверил. Но Григорий со слезами на глазах рассказал ему о трагических обстоятельствах жизни царевича, показал крест с дорогими каме­ньями, якобы данный ему в знак благословения боярином Мсти­славским, его крестным отцом. И князь признал «царевича», но не потому, что поверил его бессвязным и наивным речам. В зате­янной игре у Вишневецкого были свои цели. Он давно враждовал с московским князем из-за земель и теперь понял, что, приняв самозванца, он получит возможность оказывать давление на рус­ское правительство. Такое признание имело неоценимое значение для Отрепьева, поскольку семья князя Адама состояла в дальнем родстве с Иваном Грозным. После того как Вишневецкий признал безродного проходимца «своим» по родству с угасшей царской династией, события начали приобретать более конкретные очер­тания.

Отрепьев и его покровитель рассчитывали навербовать не­сколько тысяч казаков и вторгнуться в пределы России в тот момент, когда русские полки будут связаны войной с крымчака­ми. Весной 1604 г. вторжения орды ждали со дня на день, но Крым так и не решился на войну с царем, а вольница под знамена са­мозванца еще не собралась. Силы были слишком неравны, чтобы начинать войну, а потому и план полностью провалился.

Пришлось Отрепьеву снова менять направление действий. Он порвал с князем и перебежал в Самбор к разорившемуся католи­ческому магнату Юрию Мнишеку. Тот решил взять игру в свои руки. Он не только принял Отрепьева с царскими почестями, но и поспешил породниться с ним, согласившись отдать в жены свою Дочь Марину. Но с одним условием: бракосочетание состоится только после того, как царевич будет принят королем в Кракове.

В Самборе Григорий тайно принял католическую веру и подпи­сал договор с обязательством в течение года привести все право­славное царство Московии в лоно католичества. Григорий также засвидетельствовал грамоту о передаче Мнишеку и его наследни­кам на вечные времена Северской земли и Смоленщины, а также смежных земель «из другова государства, близь Смоленской земли, еще много городов, городков, замков». Бывшего изгоя окружают царскими почестями. Под его знамена собираются московские эмигранты, польские шляхтичи, вольные казаки, беглые холопы и прочий пришлый люд.

Верил ли кто-нибудь в ближнем зарубежье в легенду о чудес­ном спасении? В пушкинском «Годунове» Дмитрий так отвечает на этот вопрос: «Ни король, ни Папа, ни вельможи не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет — что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». Однако реальный самозванец все больше начинает верить в свое царское происхождение. Он даже приказывает казнить московского дворянина, пытавшегося изоб­личить его как Гришку Отрепьева. Чем ближе становится мос­ковский престол, тем больше укрепляется в нем эта вера.

Воспользовавшись помощью Сигизмунда III, Юрия Мнишека и других магнатов, самозванец навербовал до двух тысяч наем­ников. Весть о «спасшемся царевиче» быстро достигла казачьих станиц, и с Дона к нему на помощь двинулись отряды казаков. Но, оказавшись в России, наемное войско Лжедмитрия I поки­нуло поле боя после первых столкновений с войсками Годунова. И только поддержка вольных казаков да восставшего населения Северщины спасла Отрепьева от неминуемого поражения.

Правительство жестоко расправлялось с теми, кто помогал самозванцу. Но ни пролитая кровь, ни попытки укрепить армию верными Борису воеводами не смогли остановить гибель его династии. Ее судьба решилась под стенами небольшой крепос­ти Кромы. Царские войска осаждали занятый сторонниками самозванца городок, когда пришла весть о неожиданной кон­чине Бориса. Бояре-заговорщики сумели склонить полки на сторону Лжедмитрия.

Оставшись без армии, оказавшись в политической изоляции, наследник Бориса Федор Годунов на троне удержаться не смог. 1 июня 1605 г. в Москве произошло восстание. Народ разгромил царский дворец, а Федор был взят под стражу. Под давлением обстоятельств Боярская дума должна была выразить покорность самозванцу и открыть перед ним ворота Кремля. Лжедмитрий I велел тайно умертвить Федора Годунова и его мать и лишь после этого отправился в Москву