Второй причиной было присутствие тех, других, что прятались в лесах и полях вокруг обнесенной бетонной стеной части. Они приходили из города небольшими группами и оставались здесь, скрываясь от военных, прячась, как прячутся в траве змеи. Он видел их, грязных, оборванных, с ранами как старыми, так и свежими, видел, как они приходили со стороны покинутого Горецка. Они приходили ночью и оставались на почтительном расстоянии от людей… но они былии их становилось все больше. Самарин не знал, что влекло их сюда, но факт оставался фактом: с каждым ночным часом зараженные прибывали сюда и чего-то ждали. Одна только мысль о том, что леса, поля, холмы вокруг кишели больными, уже была достаточно веским доводом, чтобы уйти как можно дальше. Но он должен был передать диск с записью. Мысль о том, что толку от этого уже не было, Самарин гнал от себя как мог бы прогонять прилипчивую муху. Безуспешно, но со всем старанием.

Андрей застегнул ширинку и уселся рядом со своим рюкзаком. Надо было убираться отсюда. Возможно, он мог бы попытать счастья в каком-нибудь другом месте, но что-то его останавливало. Наверное, неуверенность в том, что ему представится еще один такой же шанс: вероятность того, что где-то в ближайшей округе были представители вооруженных сил исчезающее мала. А ему нужны были именно военные; раз уж они заварили эту кашу, так пусть и попытаются ее расхлебать.

Самарин лег на спину, заложив за голову руки. Он и сам не мог толком понять, что его держало здесь. Иногда ему почти удавалось убедить себя в необходимости убраться прочь от греха подальше, но нечто останавливало его… нечто непонятное даже ему самому. Надо было подождать. Подождать и тогда все само собой решится. Некоторое время он лежал, глядя на звездное небо. Темное полотно прочертил росчерк падающей звезды, и он совсем как в детстве загадал желание. Улыбнувшись иссушенными губами, парень закрыл глаза, задремал, а спустя несколько минут провалился в сон.

Два часа спустя на пригорок, где спал человек, забралась собака, ободранный пудель, привлеченный запахом колбасы. Некоторое время он осторожно принюхивался к странному существу, размеренно дышащему во сне, не в силах разобрать, кто или что это такое. Наконец, решив, что пища, как бы вкусно она не пахла, не стоила того, чтобы связываться с ее хозяином, собака развернулась и, поскуливая, спустилась вниз, надеясь раздобыть еще чего-нибудь. В паре километров от спящего Андрея пуделя поймал один из зараженных и с удовольствием сожрал, при этом чуть насмерть не подавившись густой шерстью.

В безоблачном небе ярко сияла Большая Медведица, заливая своим холодным светом спящую землю.

Малышев сидел за столом, перебирая бумаги. Отчеты, отчеты, отчеты и снова отчеты. Все как один хуже предыдущего.

Майор в раздражении оттолкнул от себя кипу листков, несколько бумаг спланировало на пол, да так и остались там лежать. Он лишь равнодушно взглянул на них, но даже и не подумал поднимать. Хрен с ними, как говорил один из его бывших офицеров, теперь сидевший в уютной комнатушке два на два метра, расположенной в карантинном блоке, куда пихали всех неизлечимых пациентов.

Дела шли не важно. Плохо другое: становилось все хуже. Запасы всего чего только можно, начиная спичками и заканчивая портянками, неминуемо двигались к концу. А эта самовлюбленная скотина Маслов до сих пор был уверен, что рано или поздно им помогут. Угу, держи карман шире.

Малышев искренне недоумевал, как толстый боров до сих пор сохранял веру в то, что все еще может обернуться к лучшему. Они держали связь с несколькими военными формированиями из ближайших областей, но везде было одно и то же: болезнь, анархия, мародеры, толпы больных безумцев на улицах городов… Какможно было верить, что кто-то сможет навести порядок? От главнокомандующего уже неделю не поступало никаких приказов, и Малышев практически не сомневался: президент либо мертв, либо шатается по улицам вместе с остальными больными. Он, конечно, предпочел бы второй вариант, но суть дела от этого не менялась. Так или иначе, они остались предоставленными сами себе, а то, как вел дела Маслов, могло привести только к одному: всем им светил если не скорый, то уж точно мучительный конец. Что нисколько не устраивает вашего покорного слугу, майора Константина Малышева. И, самое поганое, полковник всего этого, кажется, не понимает. Или просто не хочет понимать. Вместо того, чтобы подумать, как быть дальше, он приказывает отстреливать мародеров и обирать магазины с необходимыми товарами… А, да, еще каждый вечер проводит получасовые совещания с офицерским составом, чтобы, как он выражается, «выработать дальнейшую стратегию выживания». Идиот.

Малышев нагнулся, поднял с пола упавшие листки, мельком пробежался по ним взглядом. Солярки было столько-то, осталось столько-то, макарон столько-то и столько-то… Удручающе однообразные столбцы цифр, которые, надо заметить, неумолимо уменьшались с каждым днем, не смотря на все потуги Маслова как-то восполнить тающие припасы. Он просто не понимал, в чем проблема.

Майор пробурчал нелицеприятный эпитет, потер лоб. К нему вернулось воспоминание, когда он не далее как неделю назад предложил простой и действенный способ решения этой проблемы. Если это и не помогло бы полностью, то хотя бы реально позволило сократить расходы на всем. Когда Маслов обрисовал ситуацию и предложил всем высказаться с предложениями (если они, конечно, имелись), майор выдвинул идею, простую, как сваренное вкрутую яйцо. Заключалась она в следующем: всех тех, кто сидел в карантинном блоке, и у кого уже точно было подтверждено наличие в крови вируса, взять и скопом выгнать за ворота — пусть разбираются сами как хотят. Свои слова он подкрепил простой мыслью: толку от них никакого, а жрать они не прекращали.

Эта сука Маслов взвился так, как будто Малышев как минимум предложил каждого из несчастных расстрелять. Он орал и брызгал слюной, называя майора попеременно то эсесовцем, то маньяком, то, почему-то, татарином. В конце концов, его лицо приобрело насыщенный кирпичный цвет, и Малышев даже начал надеяться на то, что у старого пердуна случится инфаркт, но, к счастью или не счастью, все обошлось. В общем, Константин и сам признал (хотя и не сказал этого в слух), что идея не из лучших. Слишком велик шанс, что выгнанные за ворота останутся стоять на месте и молить, чтобы их впустили обратно. Тогда и правда пришлось бы их всех расстрелять, а это не лучшим образом подействует на моральное состояние солдат, которое было и без того отвратительным.

Малышев встал из-за стола, прошелся по кабинету, разминая затекшие мышцы. Нет, конечно, сам его поступок и предложение на том совещании — не более чем попытка как-то спровоцировать Маслова. Он чувствовал, что рано или поздно ему надоест выслушивать бредовые приказы полковника, который, похоже, до сих пор искренне верил в Армию, Президента и прочую ерунду. Конечно, он мог дезертировать — вряд ли бы его стали искать и пытаться поймать. Только оставаться в одиночку ему не хотелось. Он осознавал, что его, как акулу кровь, тянула к себе власть, ее насыщенный, соленый запах. Остальное ему не особо нужно, да и, в общем-то, бесполезно, как разбитые елочные игрушки.

Майор взглянул на часы — до очередного никому не нужного, но изображающего деятельность совещания оставалось двадцать минут. Он провел тыльной стороной ладони по щеке, прислушиваясь к неприятному треску щетины. Побриться? Нет, может, увидев его небритым, полковник выйдет из себя и тогда его точно хватит удар. Кто знает? В жизни всякое бывает, кому-кому, а уж ему это известно получше многих.

Майор криво ухмыльнулся, снова сел за стол, взял со стола бумагу и погрузился в пространный отчет о последней поездке в город за припасами. Часы за спиной показывали двенадцать минут десятого.

Аня укрылась до подбородка одеялом, прислушиваясь к сопящей в темноте соседке по комнате — Ольге. Она улыбнулась, когда Ольга сказала во сне что-то похожее на «комесь», перевернулась на другой бок и снова ровно задышала.