— Ку-зьма! — вскочив, закричал Мочалов, — Кузьма! Да ведь это же творчество. Самое смелое настоящее командирское творчество.

Толстая нижняя губа Ефимкова добродушно зашевелилась в улыбке:

— Одобряете, товарищ командир? Всерьез одобряете?

Но Сергей вдруг помрачнел.

— Эх, Кузьма Петрович. Ты как будто мысли мои прочитал. И я мечтал об атаке мелкими группами. Но мое одобрение — это еще не исполнение. Если я доложу полковнику Шиханскому о твоем замысле, он прикажет этот чертеж в порошок стереть или сжечь и пепла не оставлять.

Ефимков смотрел на Мочалова ясными веселыми глазами, пощипывая на верхней губе шершавую щетинку.

— А зачем докладывать? Зачем докладывать, Сергей Степанович. Разве полковник отдавал официальное приказание атаковать бомбардировщиков строем всего полка? Нет. Он лишь пожелание такое высказал. А задачу мы обязаны самостоятельно решать. Верно?

— Верно, Кузя. — откликнулся Мочалов. Легкие складки взбороздили лоб Сергея, густые брови сдвинулись у переносья. Но вдруг он улыбнулся беспечно и широко:

— Эх, Кузьма Петрович! А, давай, была не была, по этой схеме действовать. И баста!

— Правильно, Сергей, — загудел Ефимков, — узнаю тебя. Чего же мешкать? Увидишь, как удачно все у нас получится. Когда проявят пленки фотокинопулеметов, у наших ребят сбитых бомберов в два раза больше окажется, чем у кравцовского полка. А там и Шиханский признает наш успех. Одним словом, победителей не судят.

Мочалов засмеялся:

— Вот об этом рано говорить. Не таков у нас полковник Шиханский. Впрочем, если одного победителя, то есть подполковника Мочалова, и высекут, то дело от этого не пострадает. А дело мы, кажется, хорошее задумали, Кузьма Петрович. Прямо скажу — нельзя быть педантом и куда нужно и не нужно соваться с массированными ударами. Будет облачность — большие группы лишь скуют друг друга в маневре. Там не за «противником» смотри, а за тем, как бы место свое в строю не потерять, да в облаках на кого-нибудь не наскочить. На прицельный огонь и времени не останется.

— Вот именно, — подхватил Кузьма, возбужденно жестикулируя, — наша машина свободы для маневра требует. Лучше за пятнадцать минут четыре раза атаковать цель, чем один, а потом тратить время на сбор группы. Значит, благословляешь?

— Завтра же утром приказываю провести предварительную подготовку к учению.

Полковник Шиханский был в самом хорошем расположении духа. Вчера вечером ему звонил знакомый офицер из управления кадров и сообщил приятную новость: удачные высотные испытания одобрены в штабе. Встал вопрос о его переводе в другое соединение с повышением. Этот перевод состоится, если на учении, в присутствии инспектирующего генерал-лейтенанта авиации Олешева, полки успешно выполнят поставленную задачу.

Жена Шиханского, его бывшая фронтовая машинистка, Леля, осталась этой новостью весьма довольна и даже погладила его редеющие волосы, что считалось у нее самой щедрой лаской.

— Ты у меня удачливый, — певуче сказала она, разливая суп по тарелкам.

Шиханский встал и чмокнул покрытую веснушками душистую женину руку.

— Это так же верно, как и то, что ты у меня самая красивая.

Леля жеманно засмеялась.

— Полковник, вы шутите!

— За семь лет семейного счастья тебе пора научиться отличать мои шутки от серьезных заключений.

После обеда он не пошел в штаб, а позвонил своему заместителю, полковнику Анисимову, чтобы тот самостоятельно еще раз проверил готовность полков к учению и доложил по телефону. Сам же Шиханский облачился в новую синюю пижаму и завалился на тахту с томиком Герцена. Шиханский не очень любил художественную литературу, но всегда считал святой обязанностью прочитывать те книги, на которые подписывалась скучающая супруга.

В большой квартире, тесно заставленной мебелью, было тихо. Полковник услышал, как мягко прошуршала под окном машина и замерла у подъезда. Это Леля вызвала ее из гаража, чтобы ехать к портнихе. Вскоре она сама вошла в комнату, в ярком шелковом платье, тщательно причесанная, благоухающая.

— Георгий, жара становится совершенно невозможной, а жена у тебя существует без белых туфель.

— Ты же их заказала.

Леля в это мгновение помадой подводила припухлые губы. Не оборачиваясь, она сказала:

— Благодарю покорно. Улита едет, когда-то будет. Обещают не раньше чем к концу месяца.

— А ты бы поторопила, — зевнул Шиханский.

Леля спрятала в сумочку тюбик губной помады и осуждающе посмотрела на мужа.

— Еще раз благодарю, — сказала она холодно, — дать такой совет гораздо легче, чем помочь. Позвонил бы сам этому Табачникову. Что авторитетнее для заведующего военторговской мастерской: моя просьба или звонок начальника штаба? Впрочем, можешь этого не делать. А то ты опять будешь говорить, что я вынуждаю тебя злоупотреблять служебным положением.

— Неудобно, Леля, — протянул Шиханский, — я и так по каждому твоему заказу звоню. Неловко как-то.

— А мне неудобно обходиться летом без белых туфель, — обрезала она.

— Лелик! — не выдержал полковник и встал с тахты, — зачем так… Лелик! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

— Знаю, — с холодной иронией повторила Леля, — не по словам, а по поступкам знаю, в том числе и по этому.

— Лелик, не надо, — плачущим голосом протянул Шиханский и, сняв телефонную трубку, стал набирать номер.

— Кто? Позовите Табачникова. Табачникова, говорю! Шиханский.

В трубке послышался треск, чуткое Лелино ушко уловило голос встревоженного заведующего мастерской.

— Кто? Табачников? — еще суровее заговорил Шиханский. — Это я с тобой говорю, слышишь? Жалоба на тебя поступила. От кого? Да не пугайся, не пугайся, не от госконтроля. От собственной жены моей. Что, что? Говоришь, что собственная жена строже госконтроля. Да, пожалуй, ты не без основания так считаешь. Напоминаю, что и я в этом отношении не исключение, — прибавил полковник и с улыбкой взглянул на Лелю. — Словом, найдите заказ и сделайте этак через четыре-пять дней. А сможете раньше — попробуйте отличиться. Ясно?

В трубке голос забулькал от волнения. Туча гнева промчалась по лицу Шиханского.

— Что?! — закричал он. — Мастер-заготовщик ангиной заболел? Может, я еще лечить его должен?! Не знаю ничего. Чтобы было готово через пять дней. Все.

Шиханский бросил трубку на рычаг и подошел к жене. Теперь на его лице сияла улыбка.

— Довольна, Лелик?

— Ты всегда у меня такой милый и чуткий, — кротко сказала Леля, — дай я тебя поцелую.

Она чуть коснулась его лба и убежала.

Возвратилась она очень поздно, муж уже спал. Лег пораньше, чтобы выспаться перед поездкой на учения. Когда он проснулся, на столе лежала записка:

Шиханский самодовольно улыбнулся и потянулся к стулу, на котором лежала одежда.

«Победа» дежурила у парадного. Немногословный молоденький шофер Володя Опрышко, солдат первого года службы, всегда вскакивал и вытягивался при появлении Шиханского. Это нравилось полковнику, который в глубине души почему-то недолюбливал своего шофера. Возможно, потому, что слишком ласково относилась к нему Леля. Он и сейчас осмотрел Опрышко придирчиво, потом милостиво сказал «здравствуй».

— В Черный стан, товарищ полковник? — почтительно осведомился Володя.

— Туда, — ответил Шиханский, открывая дверцу.

Володя умел водить машину на большой скорости так осторожно, что пассажирам можно было делать что угодно — спокойно читать газету или писать, даже играть в шахматы. Он знал на этом шоссе каждую кочку, каждую колдобинку. Неудивительно, что Шиханский задремал. Когда он очнулся, солнце уже проникло в кабину. Свежий ветерок бился о стекла. На одном из дорожных столбов Шиханский увидел цифру сто девятнадцать.

— Ого, отмахали! — сказал он одобрительно и ладонями помассировал щеки.

Стряхивая с себя сон, полковник внимательно вглядывался в набегающее на капот машины по-утреннему пустынное шоссе. Скоро полагалось сворачивать направо и ехать еще пятнадцать километров. Когда Володя Опрышко достиг развилки и сделал поворот, машину затрясло: «Не выдерживает «Победа» этаких кочек», — подумал Шиханский.