— Входите, Игорь Николаевич, — сказала она совершенно спокойно.
Зашуршал полог палатки, и фигура Бекетова выросла на пороге. Верх палатки был открыт, и в отверстие вливался колебающийся лунный свет, позволяющий различать силуэты вещей. Инженер придвинул к себе складную табуретку и сел в двух шагах от Нины.
— Почему вы ушли оттуда? — сказала Нина, чтобы хоть чем-нибудь заполнить томительную паузу. Она увидела, как дернулись в полумраке его плечи.
— Разве вы это заметили?
Нина не ответила.
— Как ваши руки, Игорь Николаевич? — спросила она, немного помолчав, и этот второй вопрос прозвучал гораздо теплее, чем первый.
— Спасибо, заживают.
— Я тогда испугалась… — заговорила вновь Нина. — Вы так…
— Вы меня явно недооценили. Я все-таки альпинист первого разряда, Нина Павловна, — улыбнулся Бекетов, — мы выручали друг друга в походах неоднократно, и тут я действовал наверняка. Собственно говоря, здесь и не так уж было много риска…
— А лавина?
— Вот только лавина…
— Игорь Николаевич, — тихо заговорила Нина, разглаживая на коленях юбку, — для чего вы напускаете на себя всю эту замкнутость, все это деланное равнодушие?
Он усмехнулся:
— Вы еще, чего доброго, Печориным меня назовете. Вернее, плохой пародией на Печорина, — перебил он. — Эх, Нина, вспомните лучше, какими мы были раньше, в ту веселую пору, когда говорили друг другу «ты».
— Вы тогда не были таким угрюмым.
— Не был! — горячо подхватил Бекетов и вдруг перешел на шепот, словно опасался, что кто-нибудь мог услышать их разговор. — Вы меня сейчас упрекаете в замкнутости и нелюдимости, Нина. Но это вам только кажется, я ведь не такой. Я всегда приду на помощь товарищу, постараюсь выручить его из беды, поделиться с ним последним. Я же не могу при всех своих пороках, или, как там их можно назвать мягче, недостатках, сравнивать себя с таким пижоном, как наш Ник Мотовилов. Но что поделаешь!.. Посудите сами. Разве может человек прыгать от радости на одной ноге в честь того, что у него отняли вторую? А ведь я лишен личной жизни…
— Игорь Николаевич, Ира — хорошая женщина, — неуверенно возразила Нина.
— Ира! — воскликнул Бекетов. — Ира — страдалица. Я не видел человека более чуткого, чем она. Но послушайте, Нина, полюбить я ее никогда не смогу! Я любил только однажды в жизни, — Бекетов вместе с табуреткой ближе придвинулся к Нине, и она ощутила на щеке его опаляющее дыхание. — Вы вспомните первый курс. Я пришел в институт здоровым крепким парнем, и у меня уже была своя биография. Еще пятнадцатилетним мальчишкой я был разведчиком в партизанском отряде. Под Вязьмой мы впятером взорвали железнодорожный мост. Вот этими вот руками подкладывал я взрывчатку под рельс. Мы отползали под огнем немецких станковых пулеметов. Пули повизгивали над головой, хлестали по лицу прутья орешника. Знаете, зимой, на морозе они бьют очень больно. Ледяные корки сугробов резали лицо. Помню, как ранили командира отряда лейтенанта Сороку, того, что полз впереди. Потом ранило меня. Небольшой осколок застрял в правом боку. Он и сейчас ноет в сырую погоду, совсем как у боевых ветеранов, — невесело усмехнулся Бекетов и замолчал, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из палатки, где происходило празднование.
— Говорите, говорите, — торопливо прошептала Нина, — вы никогда об этом не рассказывали мне в институте.
— Да, да, — словно очнувшись, продолжал Бекетов, — я пришел в институт зрелым. Но я думал… жизнь впереди — это прямая дорога, только трудись — и будешь идти по ней… а потом, когда я оступился, я понял, что это далеко не так.
— Как же вы оступились, Игорь Николаевич?
— Полюбил… — ответил он очень тихо, — видно, я отношусь к числу людей, способных любить по-настоящему только однажды. Девушка, любимая мною, вышла замуж. Вот тогда, чтобы как-нибудь заглушить свое горе, я женился на Ире. Мне думалось, что вдвоем мы сможем быть счастливы, хотя бы ограниченно счастливы. Но и этого куцего счастья не получилось, к сожалению. Я по-прежнему люблю ту первую, не обратившую на меня внимания.
Бекетов склонил голову низко к коленям.
Острое чувство жалости шевельнулось в душе у Нины, и она вдруг окликнула его тихо, просто и ласково, как несколько лет назад:
— Игорь… не надо. Ты очень хороший… успокойся…
Он медленно отнял ладони от висков и, выпрямившись, как будто еще не до конца веря услышанному, взглянул на нее. Нина почувствовала, как захлестывают ее жалость и нежность. Они были нестерпимы и рвались наружу. Они проникали в душу и сознание, подавляли волю, становились все сильнее и сильнее, так что не было никакой силы противостоять им. И Нина сдалась, отступила.
Был мир, над которым качалось усеянное звездами, облитое луной небо, и были в нем сейчас только двое: она и ее старый знакомый Игорь Бекетов. Ей захотелось прийти на помощь этому сильному, душевно надломленному человеку. Нина притянула к себе голову Бекетова и поцеловала его в горячий лоб. Она хотела успокоить и ободрить его и страшно растерялась, когда почувствовала, как сомкнулись за ее спиной сильные руки. Молча, не сопротивляясь его ласкам, сидела Нина. Ее голова бессильно склонилась к его плечу, и только когда раздался шепот Бекетова: «Нина, так это правда, ты любишь?..», она быстро отодвинулась.
— Игорь, не надо… дай я поцелую тебя сама, сама один раз — и ты уходи…
Она вырвалась из его объятий.
— Что я наделала… Игорь, хороший, добрый, уходи, — почти молила она.
Бекетов хотел снова обнять ее, но она встала и шагнула к выходу. Игорь покорно опустил голову.
— Ниночка, — почти простонал он, — я уйду.
Ей вдруг стало опять жалко его той острой непонятной жалостью, что заставила ее отвечать на ласки. Тихим и взволнованным шепотом она сказала:
— Да, да… ты уходи, Игорь… мы завтра лучше поговорим… Обязательно поговорим.
— Спасибо. Я буду ждать этого завтра… Ниночка.
Он вышел из палатки. Нина трясущимися руками засветила лампу. Блеклые желтые пятна света растеклись по палатке, выхватив из мрака висевшую над ее кроватью рейсшину и полевую сумку. Нина налила из графина воды и поднесла стакан к губам, удивляясь тому, что до сих пор бурно колотится сердце, а о края стакана стучат зубы. Вода была жесткой и кисловатой. Сделав глоток, Нина выплеснула остатки на земляной пол. Было радостно оттого, что Бекетов так покорно ушел по первому ее приказанию, и она впервые подумала о том, какой, должно быть, сильной была любовь к ней этого порывистого человека, любовь, длившаяся несколько лет…
Нина разделась и улеглась в кровать, накрывшись шерстяным одеялом.
Она не помнила, как заснула. Когда она очнулась, был уже предрассветный час.
Сквозь откинутый полог виднелись рябившее мелкими звездами черное небо и черная луна, совсем низко повисшая над ее головой. Нина устало потянулась и почувствовала какую-то неприятную скованность и смутную тревогу. «Что это? Уж не заболела ли?» — подумала она и вдруг вспомнила все, что произошло несколько часов назад. Ей даже показалось, будто кровать еще теплая на том месте, где сидел Бекетов. Значит, все это было наяву. Он держал ее в объятиях, и она сама целовала его в лоб, в губы. Она первая пообещала поговорить с ним завтра, и он ушел из ее палатки, обнадеженный этим.
А Сережа! Как посмотреть теперь ему в глаза при встрече. Сначала она постаралась ответить на вопрос легко: «Подумаешь. Можно и скрыть. Разве у других не бывало похожего? Вот Леночка Позднышева, ее однокурсница, возвращаясь из санатория, многим хвасталась, как она «дурила своего Мишку», а он об этом ничего не знал. Делают же так. А я?»
И вдруг Нина почувствовала, как все замирает у нее внутри в тяжелой неподвижности — и мысли, и сердце. Она с ясной отчетливостью подумала о том, что эти поцелуи не были случайностью, что к ним ее привела большая жалость и нежность, что несколько часов назад он был ей по-настоящему дорог, этот угрюмый, искренний и прямой человек, и что она совсем не вспомнила тогда о муже, охваченная лишь одним стремлением — успокоить и приласкать Бекетова.
