Одновременно выясняется, может ли конструкторское бюро и опытный завод сами построить первый образец будущего самолета, или он будет собираться по частям, поступающим из разных источников производства.

Например: фюзеляж изготовляется в Киеве на опытном заводе КБ, крылья в Ташкенте, на авиационном заводе, шасси в Горьком на родственном предприятии.

Практика показывает, что и такое комплексное изготовление самолета, подлежащего сборке и летным испытаниям с последующей доводкой в КБ, вполне допустимо и в большинстве случаев оправдывает себя.

Встает вопрос, а существуют ли прямые связи между авиаконструкторскими бюро, работающими под руководством разных генеральных конструкторов! Да, существуют, правда, лишь в единичных случаях.

Антоновское КБ получало пакет документации от фирмы Туполева. Дважды помогал антоновцам Яковлев. Что же касается связей с конструкторами двигателей — они, естественно, постоянны. Двигатель Швецова был установлен на АН-2. Конструктор Ивченко обеспечивал моторами АН-10, АН-12, АН-24. На «Антее» были установлены моторы Кузнецова, на «Руслане» более мощные, Лотарева.

В этом сложном водовороте взаимоотношений Олега Константиновича Антонова и с коллегами его уровня, и с подчиненными, Генерального конструктора не в последнюю очередь выделяла его демократичность.

Антонов был против административно-командных методов руководства. Он почти никогда не приказывал — он просил или советовал. И делалось это всегда в самой интеллигентной форме и всегда на «вы».

Поражала доступность Генерального. Он, как говорится, «ходил по кульманам». Мог неожиданно появиться в отделе, стать за спиной конструктора перед чертежной доской, а затем вмешаться в его работу, продолжая развивать чужую мысль, показавшуюся Генеральному интересной.

Особенно привлекала Антонова нестандартность чужих идей. Здесь он быстро становился единомышленником ищущего конструктора.

Одновременно с этим Олег Константинович сам нес свои идеи в отделы. Если же отдел временно находился, как говорится, в тупике, Генеральный объявлял конкурс идей и часто сам участвовал в нем.

Он проявлял заинтересованность в развитии и судьбах своих подчиненных. Подсказывал темы для научных диссертаций, участвовал в их защите. Лично составлял списки награждаемых, добиваясь поддержки на всех уровнях.

Все это создавало вокруг Генерального своеобразную творческую атмосферу, полную доверия и доброжелательности.

— С ним всегда хотелось сделать максимум возможного, — говорили об Антонове сослуживцы.

Огромная загруженность Олега Константиновича служебными, общественными делами заставляла его строго регламентировать свою работу.

Ровно в 9 утра он появлялся в своем кабинете. Просматривал многочисленную почту, поступавшую со всех концов света.

Затем проводилось совещание по конкретному поводу: анализ первого вылета родившегося самолета, решение конкретных проблем, связанных с той или иной конструкцией, разработкой, обсуждение нескольких, спорящих между собой вариантов. Позже Генеральный знакомился с разработками, определявшими черты особо интересовавшего его самолета работа с общим видом аппарата, с профилем крыла. Он смотрел чертежи, рекомендовал, критиковал, проводил пробные расчеты, прикидки новых вариантов.

В сознании Олега Константиновича творческий процесс не прерывался ни на минуту. Не только в служебном кабинете, но и дома у него всегда находилась чертежная доска с листом ватмана. Он чертил быстро и красиво, неожиданно отрываясь от других дел.

Эти творческие вспышки у кульмана наступали порой совершенно неожиданно. Казалось, идеи рождались вдруг и искали безотлагательно выражения на бумаге. Только сейчас… Потом забудется. Потом будет слишком поздно!

Его всегда интересовала аэродинамика, продувка моделей, оснащение испытательных стендов. Этой проблемой он занимался лично.

Во второй половине дня проводились встречи с нужными людьми и организациями. Выявлялись необходимые выезды: на завод, по решениям, на испытания.

Еще позже работа над журналами, знакомство с новыми изданиями, собственными статьями, сообщениями.

В этих условиях очень мало времени оставалось для личной жизни и личных интересов в области спорта и искусства. Теннис на протяжении всей жизни привлекал Антонова. Страстно любил читать Гоголя и Антуана де Сент-Экзюпери, которых знал почли наизусть.

Для живописи выкраивал редкое свободное время. Что же касается поэзии — до сих пор остается загадкой, когда он писал стихи. Жаль, что много его поэтических произведений так и неизвестны широкому читателю — незаконченные стихи «вязли» среди деловых бумаг, писем, черновиков статей.

Но что характерно для Олега Константиновича — он и сам не раз высказывался за «эффект присутствия» в деловых бумагах и почте.

Что это такое? Это своеобразная попытка со стороны Антонова внести в официальную и даже техническую переписку метафоричность и авторское своеобразие речи, присущее только ему лично. Даже сугубо официальные документы Генерального конструктора окрашены его интонацией и насыщены образным строем мысли.

Не растворяться в общем потоке обюрокраченной переписки, а оставаться самим собою в любых условиях — вот девиз, которому следовал Антонов, прививая его в коллективе. Индивидуализация языка — так это называется в литературе. Но этот литературный прием делает мысль яснее, помогает взаимопониманию.

Он жил и работал в Киеве, на Украине. Но не всегда.

В первую очередь следует отметить, что переезд КБ из Новосибирска в Киев очень пошел на пользу здоровью Антонова. Об этом часто говорил сам, расхваливая киевский климат и возможность постоянно работать в саду своего дома, воздвигнутого в Святошине, на окраине столицы, неподалеку от служебных зданий КБ.

По вкусу пришелся Олегу Константиновичу и украинский язык. По словам семейного друга врача Любомира Пырига — ярого поборника украинского языка, Антонов стремился говорить на украинском и быстро продвинулся в этом деле, к общей радости украинских товарищей и друзей.

— Мне дорога музыкальная напевность украинского языка, — неоднократно повторял он.

И с ним нельзя не согласиться, особенно слушая голос певицы Дианы Игнатовны Петриненко — народной артистки Украины, постоянно бывавшей в доме Антоновых среди семейных друзей.

Мы привыкли считать, что красота присуща только искусству. Но это глубоко неверно. Красота необходима и в научно-техническом творчестве, и в математике, и в физике, о чем нередко забывают.

Напоминаю прекрасные слова покойного академика Андрея Николаевича Колмогорова: «В математике важна эстетическая сторона — красивая гипотеза часто приводит к истине».

Есть и заметное влияние искусства на науку. Не перестаю повторять поразительное по своей парадоксальности высказывание Альберта Эйнштейна: «Достоевский дает мне больше, чем любой мыслитель, больше, чем Гаусс». А ведь Гаусс — выдающийся математик!

Именно со слов этих известнейших людей мы и хотим начать разговор в великом двуединстве «наука — искусство», двуединстве, к которому имел прямое отношение Олег Константинович Антонов — конструктор-художник-поэт.

Скажут: Антонов создатель самолетов, талантливый конструктор. Все остальные его увлечения — типичное «хобби», так сказать, необходимые, но не обязательные условия для разрядки после научных трудов.

В том-то и дело, что это далеко не так. Антонов был типичным выразителем тех новых замечательных процессов.

которые происходят в конце второго тысячелетия (если считать по большому счету) в результате научно-технической революции, охватившей все стороны жизни.

Постараемся разобраться в этом сложном и чрезвычайно интересном процессе.

Неисповедимы пути развития науки, но в этом стремительном процессе, приведшем нас к научно-технической революции, можно усмотреть свои закономерности. Когда-то, в далекие годы становления науки, ученый всеобъемлюще охватывал едва ли не все отрасли человеческого знания и культуры. В его представлении наука не дробилась на отдельные зоны или участки. Точные науки вплотную подступали к искусству. Гигант-ученый творил почти с одинаковым успехом в разных областях своей жизнедеятельности.