Мишель принесла кофе и тост с желе, который Анастасия, едва надкусив, разочарованно положила на диван. Они посмотрели друг на друга.

— Ты точно понимаешь, что делаешь? — спросила Мишель.

Анастасия покачала головой:

— Я потому и пришла.

— Я не знаю, чем тебе помочь.

— Это слишком хлопотно?

— Для меня — нет.

— Тогда решено — буду делать все, что ты скажешь.

— Во-первых, — сказала Мишель, глядя на отвергнутый тост, — не ставь грязную посуду на белый диван.

— Ну, это я знаю. При Саймоне я бы так не сделала. Научи меня одеваться, и вести себя, и…

— Нужно время.

— Это я поняла, — улыбнулась Стэси. — У меня есть время до завтрашнего вечера.

— Что? Саймон берет тебя в…

— В Музей искусств Сан-Франциско.

— Но…

— Говорит, там благотворительный праздник для дарителей.

— Я знаю.

— Да? То есть ты пойдешь со мной?

— Я не приглашена, Стэси.

— Почему?

— Только аккредитованная пресса.

— Но Саймон не…

— А Саймону и не нужно. Он купилбилеты.

— Они платные?

— Там же деньги собирают. Пять сотен за билет для пары.

— Для пары. — Стэси произнесла «пары» так, будто слово это услаждало ее уста. — Пятьсот долларов?

— Официальный прием, вечерние костюмы.

— Знаю, — насупилась Анастасия. — Мне придется одолжить у тебя что-то из твоего… обмундирования.

— Оно тебе велико.

— Я его просто подверну.

— Так не делается.

— А как же я найду по размеру?

— Обычно, Стэси, для этого идут в магазин.

Анастасия кивнула ей весьма значительно, подняв и уронив голову, не отрывая при этом глаз от ног Мишель.

— В магазин, — повторила она. — Ты меня сводишь? Можно занять у тебя денег?

— Обещаешь вернуть?

Залогом было слово Анастасии.

— Но о чем лучше говорить? — спросила Анастасия. Подступал вечер. Мы, все трое, сидели в гостиной Мишель: меня пригласили консультантом по Саймону, едва девушки разделались с покупками. Анастасия устроилась на диване, как всегда, но на сей раз без подушек на коленях. Сидела нога на ногу. Ее завтрашнее вечернее платье уже было упаковано, но Мишель настояла на том, что взрослой женщине требуется и повседневный костюм. Естественно, Стэси его натянула, как только они вернулись. В нем она выглядела как Мишель в миниатюре, и я пришел к выводу, что это жестокая пародия, хотя не понял, кто кого пародировал.

— Мило смотрится, правда? — ворковала Мишель, игнорируя вопрос, о чем же завтра вечером Анастасии говорить в компании Саймона Стикли и прочей элиты мира искусства. Разумеется, невозможно было ответить Мишель, мило ли смотрится Анастасия, не вызвав в моей подруге ревности или не оскорбив ее вкуса, или (если быть честным до конца) не сделав того и другого разом, поэтому я счел ее вопрос риторическим и обратился к Анастасии.

— На самом деле Саймон ничем не интересуется, — сказал я ей. — Но он это компенсирует, делая вид, будто ему интересно абсолютно все.

— Джонатон… — Мишель положила руку на мое запястье. — Будь любезен.

Я убрал руку.

— Он больше никак не умеет. — Я встал. Пошел на кухню. Продолжая говорить, смешал всем по джин-тонику. Мишель не отказывалась от этого коктейля в моем исполнении, а что касается Анастасии, у меня уже создалось ощущение, что она, как и я, безнадежная пьяница. — Я это говорю, потому что это самая страшная тайна Саймона. Он как слепой, делающий вид, будто у него стопроцентное зрение. У него гиперкомпенсация. Он интересуется всем подряд, потому что не отличает одно от другого. Вполне разумно. — Я вручил Анастасии ее бокал, другой передал Мишель. — И поэтому все его обожают.

— Ты тоже? — спросила Анастасия.

Пришлось ответить «да». Пришлось признать: совершенно не важно, что я вижу его насквозь. Ловкость, с которой он создавал каждое свое увлечение, делала его внимание еще желаннее, как желаннее омлета яйцо Фаберже. А еще он интересовал меня, поскольку существовал единственный предмет, к которому Саймон питал интерес, подлинный интерес такой силы, что, я подозреваю, он и был глубинной причиной чрезмерного энтузиазма по поводу всего остального: Саймон интересовался собою. Дело даже не в самолюбии и тщеславии. По сути, Саймон жаждал значительности не ради того, чтобы сразить других, — скорее ради того, чтобы удовлетворить свое любопытство и выяснить, каковы его возможности. Он жил по той же причине, что я — писал. И когда я бросил писать, его жизнь заворожила меня еще сильнее.

Я никому не мог этого рассказать, и уж тем более Анастасии, чей взгляд умолял меня заставить Саймона измениться, чтобы он заинтересовался ею, — и сделать это, просто сказав в заключение моей тирады что-нибудь в этом смысле. Анастасия жадно глотала свой джин-тоник, она тонула. Она влюблена в Саймона. Мишель — ее лучшая подруга, и Мишель влюблена в меня. Анастасия сидела в пяти футах от моего кресла — по прямой, рукой подать, — но эмоциональная геометрия между нами была слишком запутанна — мне, добровольно принявшему пожизненное предложение, ее не прояснить, а душевная топография слишком коварна — мне ее не преодолеть. Это случилось позже.

Я отпустил Анастасию, не обладая ею, от имени Саймона дав ей то, чем он не обладал. Эксцентричная Анастасия, шок новизны в культуре конформизма, что решительно наскучила сама себе, подарит ему значительность. И если он станет значительным, возможно, я вновь смогу писать.

— Ты нужна Саймону, даже если он сам пока не знает зачем, — сказал я. Она допила джин-тоник. Сунула бокал между диванными подушками и, поскольку рот ее был набит льдом, просто кивнула мне. — Понимаешь, сейчас у него все под контролем. Он неуязвим.

— Но с чего бы ему хотеть…

— Ты же исследователь, Анастасия. Ты знаешь ответ: характер формируют его слабости. Если Саймон хочет иметь значение для других, он должен расстаться с чем-то своим. Стэси, ты можешь быть его элементом неопределенности.

На фотографиях видно, что на следующий вечер Анастасия появилась в музее под руку с Саймоном в таком воздушном платье, что казалось, наряду не требовалось даже ее худенького тела: слои основы, сплетение изгибов. Ее доппельгангер. Лучшее, что в ней есть. Если она и выглядела чуть беспомощно (из-за отсутствия очков) или слишком тяжело опиралась на руку спутника (чтобы удерживать равновесие на каблуках), тот, конечно, не позволял этому повлиять на свой жизнерадостный светский настрой.

Саймон расцеловал первую встреченную ими женщину в обе щеки. Затем что-то ей прошептал, отчего скучающее личико оживилось, и представил ее Анастасии. Женщина была лет на пять старше — она полностью сознавала свое обаяние и, казалось, уже подустала от даруемых им преимуществ. Саймон сказал, что ее зовут Кики.

— Я Стэси, — ответила ей Анастасия.

— Анастасия, — поправил Саймон. — Анастасия Лoуренс,писатель. А Кики…

— …жена. — Она показала безымянный палец, усыпанный бриллиантами и золотом.

— Кики — жена Джона Макдоналда. — Анастасия не ответила, только глядела на красивые белые руки Кики, поэтому Саймон подсказал: — «Макдоналд Мануфакчуринг».

— А чем вы занимаетесь? — спросила Анастасия.

— Я занимаюсь принятием решений, — сказала она. — Каждый день принимаю кучу решений. Я решаю, как расставить мебель в нашем коттедже в Тахо и когда пора выкапывать луковицы тюльпанов в бостонском поместье. Я решаю, что я буду на завтрак и на обед и буду ли я ужинать или только пить коктейли весь вечер. Другими словами, я решаю все, что нужно решать. — Она улыбнулась, лицо пошло ямочками, но до глаз улыбка не добралась.

— Не верь ее скромности. На попечении Кики семейная коллекция произведений искусства, а сейчас еще и сад скульптур корпорации «Макдоналд».

— Мой бюджет больше, чем у любого куратора во всей Фортуне.

— Что такое Фортуна?

— Фортуна, штат Калифорния, наша главная резиденция. Мировая штаб-квартира «Макдоналд Мануфакчуринг».