Саймон уставился на нее.

— Нам пора идти, — сказал он, — пойдем, Анастасия.

Ее рука скользнула по моей.

— Пока, — сказала она нам и последовала за мужем домой.

Пока Саймон раздевался, Стэси забралась в постель прямо в костюме.

— Так нельзя, Анастасия, — сказал он. — Ты будешь помятая.

Тогда она встала и пошла в ванную. Там она не столько освободилась от одежды, сколько позволила ей упасть со своего скелета. В обхвате она была уже не больше готического шпиля. Все висело на этих узеньких плечах, незаметно подколотое английскими булавками. Обнаженная, она заглянула в зеркало и увидела себя маленькой девочкой. Она подросла, это верно, но, встав на весы, обнаружила, что почти сравнялась с собой в детстве: по весу она почти вдвое уменьшила возраст. Она достала из корзины большую фланелевую рубашку. Как и рабочая одежда ее отца во времена жизни дома, эта рубашка полностью скрывала ее, принимая в свои теплые объятья даже ее озябшие пальцы. Она отперла замок на двери ванной. Муж был уже в постели.

Он не спал.

— Иди сюда, — сказал он. Она взяла сигарету и спички с комода. — Нет, оставь их. — Она подошла туда, где он лежал. Наблюдала за ним и ждала. Он потянулся к ней. Притянул к себе в кровать. Но когда он целовал ее, она лишь смотрела на него через очки. Он снял их. Навалился на нее сверху, как был, в пижаме. Попытался стащить с нее рубашку.

— Пожалуйста, — попросила она, отцепляя его ладони от своего тела. Он направил ее руки к своей промежности. Она нащупала член в разрезе пижамы — слишком вялый, чтобы пробиться через просторную одежду. — Что ты собираешься с этим делать? — спросила она, сжав его, яички и прочее и засунув обратно в пижаму. Потянулась через него, чтобы выключить свет.

В темноте он приподнялся ей навстречу. Ее холодной рукой достал свой пенис из пижамы и, снова взобравшись на нее, засунул ей между ног.

— Мой собственный писатель, — прошептал он. И начал раскачиваться на ней, совершенно невпопад, с закрытыми глазами и гримасой, которую выучился надевать, чтобы демонстрировать удовольствие, столь же чуждое ему, как ей — писательство. Он стиснул ее худое тело. Часто и тяжело задышал, примерно так, как дышат мужчины в приближении кульминации. Предполагалось, что она должна делать то же самое, хотя бы для того, чтобы симулировать оргазм в унисон. Но что-то ее удерживало. Она не отрываясь смотрела в потолок, лишь бы не видеть мужниного спектакля. Она не шевелилась, даже не дышала. Он неуклюже бился на ней, как рыба, вытащенная из воды, которой жена, признаться, нужна была как зонтик.

— Ты скоро кончишь? — уточнил он.

— Я… я уже, — ответила она.

Он остановился на середине толчка. Откатился на свою сторону кровати.

— Хорошо, — сказал он. — Почему ты сразу не сказала?

— Не хотела останавливать тебя, дорогой, — ответила она. — Тебе, похоже, так нравилось.

— Не надо стервозничать.

— Я всего лишь хочу того, что нравится тебе.

— Этот педик Халцедони Боулз отвесил тебе пару комплиментов, и теперь ты уже слишком хороша для меня?

— Я твоя покорная жена. Я сделаю все…

— Например, поставишь меня в идиотское положение на людях? Мы повесили вас в ванной?

— Не яповесила туда этот постер.

— Эстамп, Анастасия. Иногда мне кажется, тебе вообще плевать на все, что меня интересует.

— Ты ничего мне не рассказываешь. Тебя вечно нет дома. У тебя есть Жанель.

— Сегодня вечером я был с тобой. Жанель хотела пойти. Я сказал «нет».

— Естественно. Всемтак хочется встретиться с неуловимой Анастасией Лоуренс.

— Вот уж не думал, что ты так рано станешь такой тщеславной.

— С твоим примером перед глазами это совсем не трудно.

Он ударил ее, отдернул руку.

— Прости меня, пожалуйста, — сказал он.

— Все в порядке. Если твой дряблый хер не способен…

Он ударил ее снова. Не извинился. Она встала с кровати, забирая с собой стеганое одеяло.

— Куда ты? — спросил он.

— Туда, где смогу уснуть без изнасилования и побоев.

— Ты моя жена, — возмутился он, когда она стащила покрывало. — Это покрывало не твое. Вся эта квартира — моя собственность, и на моей территории ты будешь поступать, как я скажу. Я заберу у тебя кабинет. У тебя ничего не останется.

— Мне ничего не нужно, — ответила она. — И если бы у меня ничего не было, я бы не оказалась в таком… таком положении.

Если Саймон и ответил что-то, она не слышала. Она уже закрылась в своем кабинете.

На следующий день она выглядела невыспавшейся, но ее мрачный вид меня тогда не очень встревожил. Прежде всего, несчастье было ей к лицу: ничто не придавало ее осанке больше привлекательности, чем страдание, а фигуре больше соблазнительности, чем насилие. К тому же она изо всех сил постаралась это скрыть: не хотела, чтобы кто-нибудь из нас думал о предстоящей неделе, когда она окажется в Нью-Йорке с Саймоном, а я останусь один с Мишель. Она устроила шоу. Сейчас я понимаю, что это делалось как ради меня, так и ради нее самой, чтобы отвлечься от ужасной и вполне реальной перспективы удостоиться за свое преступление высшей награды в американской литературе — приза, который не получил сам Хемингуэй. Но в тот момент у меня не было ни данных, ни желания понять, что мысли ее — не просто опустошение перед нашей временной разлукой.

Она читала мне. Мы вместе сидели на диване, и она читала вслух куски из дневников Саймона, которые нашла недавно в потайном отделении аккурат у себя над головой — под его столом, где она любила сидеть, когда была одна. Раньше она не зачитывала мне эти дневники, да и сама едва их пролистала — такими невыносимо скучными они были в целом. (Он заносил туда каждый день своей жизни, как будто заполнял счета, словно интроспекция сводится к точному учету.) Подозреваю, она начала читать, желая выяснить, что происходило между мужем и Жанель. Она обнаружила, что Жанель в дневниках фигурирует только в связи с деловыми операциями — вполне справедливо, только вот сама Стэси едва упоминалась, да и то исключительно как автор «Как пали сильные», работающий над новым романом, выручку от продаж которого Саймон уже пытался прикинуть. Из фрагментов, которые она мне читала, следовало, что она играла в сознании Саймона ту же роль, что и в сводках новостей, только по телевидению это было не так поверхностно: «А. следует быть сдержаннее и сильнее подводить глаза перед выходом в люди… Метрдотель снова флиртовал с А. Найти новый любимый ресторан. Где едят ведущ. амер. писатели?.. А. — подписать 300 книг для второстепенных клиентов к пн… Напомнить А., как себя ведут знаменитые писатели (напр. Плат и Секстон, [45]a не Гертруда Стайн)… Получ. оконч. пл-ж по „Как пали сильные“. $42 000 перечисл. в галерею подрядчику + $ 8000 на мелкие расходы… Написала ли А. речь для получения Амер. кн. пр.? Обсудить с Джонатоном как м/ скорее».

Но никто из нас не хотел это обсуждать, и я спросил Анастасию, на кого она хотела бы походить, на Плат или на Секстон.

— Самоубийство посредством газовой плиты или…

— Не издевайся, Джонатон. Он мне добра желает.

— Он желает продать твою душу. Он только еще не подсчитал, выгадает он больше, продав ее с молотка за наивысшую цену или сдавая по частям в аренду.

— Какая мелодрама. Люди могут подумать, что ты в меня влюблен.

— А Саймон?

— Это не твое дело.

— Ты только что читала мне его личные…

— Разумеется, он меня любит, просто по-своему. Иногда ты не очень-то ко мне добр.

— Я бы мог, если б ты мне позволила.

— Я вижу тебя каждый день. Я вижусь с тобой больше, чем с кем бы то ни было за всю жизнь.

— И тем не менее это ни к чему не приводит.

— А к чему бы ты хотел это привести? — спросила она. Я потянулся к ее телу. Она встала. — Лучше, пожалуй, не отвечай. По-моему, нам обоим нужно ценить то, что у нас есть.