— Работой? — спросил Айвен.

— Анастасии Лоуренс, — провозгласила Кики.

— Анастасия Лоуренс. — Айвен выпятил грудь, толкнув стол животом с силой почти фатальной для хрусталя. — Я имел честь встретиться с этой дамой, без сомнения выдающимся литератором.

— Вы читали ее книги, Айвен? — Когда Кики улыбалась, губы ее трепетали, словно крылья, и я подозревал, что она никогда по-настоящему не смеется, потому что от сотрясения они могут испугаться и скрыться в ее светло-золотистой шевелюре.

— Я не нуждаюсь в книгах, — объявил Айвен, — ведь я был представлен автору лично.

— Похоже, как и все в этом городе. Саймон оказывает ей наивысшее расположение. Я даже подумала было, что они вместе. А теперь и Айвен в рядах обожателей? Я впечатлена, признаю, но когда же она успевает писать?

— Анастасия не писатель, не то, что вы подумали. Она студентка, — громко заявила Мишель.

— Cosi Fan Tutte? [14]— улыбнулась Кики.

— Сейчас — Университет Лиланда, но суть не в этом. Саймон знаком с…

— Саймон с глубоким уважением относится к работе мисс Лоуренс, — перебила Жанель. — Не более того.

— Но что она все-таки написала? Я спрашиваю исключительно как жадный коллекционер литературы, знаний и всякого такого.

Тут нам всем подали креветочный коктейль. Айвен завладел порцией Лары, как он уже поступил с ее раковым супом, потому что у нее была врожденная аллергия на еду, особенно на моллюсков и ракообразных, специи и все, что содержало молоко. Элли тоже не ела креветки; вместо этого она режиссировала представление креветочного цирка, чтобы развлечься, пока беседа о каких-то неизвестных людях шла своим чередом.

Брэд и Тед также не знали Анастасию, что не помешало им высказать мнение о ее литературном таланте.

— Я читал всех известных авторов, — заявил Брэд. — Этой Лоуренс нет ни в одном серьезном списке бестселлеров.

— Писателям нельзя доверять, — сказал Тед. — Они слишком много о себе воображают.

— А инвестиционные банкиры — нет? — спросила Лара.

— Наша работа подчиняется правилам и нормативам, проверяется Внутренней налоговой службой и контролируется Комиссией по ценным бумагам и биржам, — сказал Брэд. — А писатели могут болтать, что им вздумается, и никто их не контролирует. И художники такие же. — При этом Брэд необъяснимо уставился на меня.

— Ты ему просто завидуешь, — ответила Лара.

— Ему? — вернулся в разговор Айвен. — Кому — ему?Анастасия — девица.

— А Джонатон нет. — Лара попыталась под столом взять меня за руку, и у нее бы получилось, если бы руку мою уже не сжимала Мишель. Похоже, Мишель сначала приняла ее руку за мою вторую, как и Лара, — поэтому несколько секунд они держались за руки у меня на коленях, пока с сугубой остротой не распознали кольца и маникюр. Они уставились друг на друга. Покосились на меня.

— Я прочел отрывок из романа Анастасии, — сказал я, — в рукописи. И если бы я мог писать хоть на йоту так же, как написаны «Как пали сильные», я бы продолжал до сих пор.

Мишель настолько растерялась, что забыла о Лариной руке у меня на коленях. Но не успела Мишель ухватиться за тему, Кики подбросила своих дров в костер восхищения.

— Признаться, я ей немного завидую. Надеюсь, ты не строишь коварные планы насчет этой девушки? — спросила она, глядя на Саймона.

Жанель ответила за него:

— Саймон высоко ценит ее лишь с профессиональной точки зрения.

— Потому что не прочел ни одной ее книги и ему не к чему придраться. К этому я отношусь с уважением. Эта девушка делает то, что уже сделал Джонатон, — порождает идеальную пустоту. Ее единственная ошибка — дать рукопись Джонатону. И тем не менее, Джонатон, она может побить тебя твоим же оружием. — Кики улыбнулась Айвену. — На что я очень надеюсь.

В качестве основного блюда у Кики подавали краба в мягком панцире, приготовленного по вьетнамскому рецепту с массой специй вопреки протестам консервативного французского шеф-повара, готовившего Макдоналдам в Сан-Франциско. Это было хобби Кики — заставлять его готовить блюда бывших колоний его родины. Он метал громы, молнии и подвернувшиеся под руку горшочки, но Кики всякий раз побеждала, угрожая самостоятельно приготовить единственное, что, по ее словам, она умела: сосиски с картофельным пюре. Есть поданного краба оказалось не проще, чем готовить, поэтому разговор неминуемо увял. Брэд и Тед высказались о том, что следует делать Федеральному резервному банку в интересах бедного маленького большого бизнеса, Саймон согласился с этим как с само собой разумеющимся — в качестве прелюдии к приглашению посмотреть новые работы в его галерее, которые повышались или понижались в цене в зависимости от колебания процентных ставок. Лара, глядя, как ест Мишель и все остальные, отведала наконец своего краба. Вскоре после этого такси повезло ее домой в сопровождении Элли — та сама вызвалась по причине, которой никто не понял и не затруднился выяснить. Кики махнула рукой на ужин. Она всучила Элли пакеты с едой для обеих.

В хаосе, охватившем пентхаус Кики, Мишель попыталась задать мне кучу головоломных вопросов, но Саймон успел первым. Для этого он отвел меня в коридор, где шеф-повар Кики проклинал ее за гостей, неспособных оценить его кулинарное мастерство, и за испорченный напрочь десерт. Саймон положил мне руку на плечо. Я в плену. Мы пошли. Мы шли, а затем идти стало некуда. Мы оказались в спальне Кики.

— Нас прервали, — сказал он, захлопнув дверь. — Рукопись…

— Ничего подобного я никогда не читал. Я уже сказал за ужином.

— И напрасно. Но продолжай.

— Мне пришлось кое-кому ее показать, чтобы быть уверенным.

— Ты показал ее Мишель?

— Человеку, которого я уважаю. Я знаю, что не должен был. Но пойми, с работой такого редкого уровня я не мог доверять одному себе. Я показал ее моему редактору, а он, помимо прочего, мой друг.

— И ему не понравилось.

— Он решил, что это заявка. Он предложил цену.

— Это стоит денег?

— Тут ценность больше, чем деньги, Саймон.

— Но все же сколько?

— Ты не о том думаешь. Оцени сам язык.

— Деньги — вот настоящий язык. Знаешь выражение: «Деньги — это мнение, которое все разделяют».

— Я знаю этот афоризм. Я сам его написал. Это все, что люди помнят из «Модели». Вот только люди забыли, что это была сатира.

— Итак, сколько же?

— Четыреста тысяч.

— И все?

— Это намного больше, чем получил я. Больше, чем за «Модель» и «Покойся с миром, Энди Уорхолл», вместе взятые.

— Значит, этому твоему редактору понравилась Анастасия.

— Ему понравилось «Как пали сильные».

— Это одно и то же. Разумеется, мне надо с ним поговорить.

— Но Анастасия…

— Не впутывай Анастасию. Ты правильно говоришь — это касается романа.

— Но Анастасия…

— …не поймет. Это мое дело, не твое. Пожалуйста, ради общего блага, я прошу тебя не вмешиваться.

— Но я…

— …сделал все, что мог. Мы это ценим. И Анастасия, и я тоже. Но ты писатель. Художник. И это все, на что ты способен. Мы оба знаем такое, что не должна знать, к примеру, Мишель. Вот пусть так и будет. — Он протянул руку.

— Ты будешь о ней заботиться? Ее новая одежда и макияж — это все было для тебя. Я хочу сказать, она бы сделала что угодно.

— Тебе не все равно.

— Со мной бывает.

— Мне тоже.

Я пожал ему руку. Мне нужно было поверить ему, пусть все, что я видел прежде, подсказывало, что верить ему не стоит. Как с той девочкой в детском саду: он получит Анастасию. Он может делать с ней что заблагорассудится. И все же, если б я поверил, что он все сделает правильно — если б я смог забыть о здравом смысле и поверить на слово, — не повлияло бы это на поведение Саймона больше, чем недоверие, перекрестные допросы и отчуждение? Даже не добившись Анастасии, я не мог ее отпустить. Пожалуй, я бросил бы все ради нее, даже эту рукопись, будь она моей. Не суждено. Вместо этого я расстался с желанием. В конце концов, это было невозможно. И недостаточно.