Подавив разочарование, Рурк пожал плечами, будто решение Эвелин не имело для него особого значения.

Еще не конец, подумал он. По крайней мере ничто пока не изменилось.

— И что же ты намерена делать?

Она вздохнула:

— Пока не знаю. Но я придумаю. Должна придумать.

— Ты придумаешь, не сомневаюсь. Тебе всегда это удается.

Он встал, потянулся, потер затылок.

— Ну что ж, сегодня был трудный вечер. Не беспокойся, меня не надо провожать, — сказал он, махнув рукой, когда Эвелин собралась встать. — Дай знать о своем решении. — И бросил через плечо: — Спокойной ночи.

Эвелин ответила ему, рассеянно наблюдая, как широкими шагами он выходит из комнаты. Ее мысли уже переключились на другое, но вдруг голова Рурка вновь просунулась в дверь. Красивое лицо выглядело озабоченным.

— Ничего, что ты останешься одна?

— Конечно.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Я мог бы позвать миссис Честер, она бы спала в комнате для гостей, поближе к тебе.

— Мне никто не нужен. Я пока еще не инвалид.

— А если я…

— Рурк.

— А?

— Иди домой.

Через несколько минут Эвелин услышала, как за ним закрылась входная дверь. Она по-прежнему сидела в кресле, откинув голову на спинку. Да, конечно, глупо печалиться, с самого начала Эвелин знала о силе амбиций Рурка. Этот красивый, обаятельный, легкий человек жаждал гораздо большего от жизни, чем имел, — больше власти, больше успеха, и если бы было возможно, он хотел бы владеть всем миром.

Эвелин усмехнулась: а разве она сама не такая же?

Когда они впервые встретились, именно эта жажда и привлекла к нему ее внимание. Всякий раз, вспоминая, с каким самоуверенным видом он явился в офис фирмы, безвкусно одетый, с сияющей дерзкой улыбкой на лице, ей хотелось смеяться. Этот беззастенчивый юнец имел наглость фамильярно говорить с ней. С ней!

О да, конечно, он был нахалом. Но под внешней дерзостью она заметила его ум, огонь и решила рискнуть — сделать ставку на интуицию.

И за двенадцать лет Эвелин ни разу об этом не пожалела. Рурк Фэллон оказался прекрасным учеником, жадным к учебе, решительным. Он все быстро схватывал, вникал в предмет настолько глубоко, что приходилось только удивляться.

К тому же парень был умен, проницателен и, внимательно наблюдая за другими, постепенно избавлялся от грубых привычек, шлифовал манеры и внешность. Рурк употребил всю волю, чтобы сделать себя человеком, с которым стали считаться, и быстро поднимался по лестнице успеха.

Она восхищалась им.

Эвелин вздохнула, тронула пальцами седину на висках. Откровенно говоря, будь он ее собственным сыном, она не могла бы еще больше обожать Рурка и гордиться им. Временами она лелеяла тайную надежду, что он женится на одной из ее приемных дочерей.

Но такого не случилось, да может, и к лучшему. Мэделин слишком эксцентричная, безалаберная — она не для тонкого вкуса Рурка, а Китти — тихая и неуверенная. Рурку нужна сильная женщина, с умом, глубокая, волевая, энергичная, обладающая качествами, которые были у него самого.

Ну что ж… Неважные дела. Все сходилось к тому, что никто лучше Рурка не смог бы заменить ее на посту президента.

Понимая, что мысли завертелись по кругу, Эвелин поднялась из кресла и прошла в спальню, выключая за собой свет.

«Приятно снова оказаться дома», — подумала она, входя в просторную комнату. С удовольствием окинула взглядом широкую кровать, высокий комод на ножках. Очень симпатичный диван в нежно-персиковых, коралловых и зеленоватых тонах морской пены. После четырех тревожных дней, когда ее щупали, тыкали, просвечивали рентгеном, рассматривали, после дней, проведенных в приятных, но стерильных апартаментах больницы, быть среди собственных вещей так хорошо.

А может, ей хорошо потому, что теперь она точно знает, что ее ждет. Никакой неопределенности.

Эвелин прошла через гардеробную к встроенному шкафу. Через полтора часа, уже приняв душ и одевшись в атласную ночную рубашку цвета слоновой кости и халат, вернулась в спальню. Подошла к небольшому письменному столу у окна. На нем лежал ее дневник, большого формата, обтянутый синей кожей. Улыбнувшись, тронула кончиками пальцев свои инициалы и цифры, выбитые золотом на обложке.

Сорок один год подряд для нее было лекарством — писать в дневнике о событиях и чувствах. После смерти родителей ей предложил делать это ее добрый священник. Для десятилетней девочки, испуганной, убитой горем, дневник служил спасением. Многие годы он давал ей силы, чтобы преодолеть невероятные трудности, да и сейчас помогал разобраться кое в чем.

Эвелин села за стол, открыла тетрадь на первой пустой странице, взяла ручку с позолоченной подставки и принялась писать.

«Сегодня я узнала, что у меня лейкемия. Лейкемия. Рак. О Боже. От этого слова я леденею.

Доктор Андервуд пытается развеселить, подбодрить, но что-то в его взгляде…

Неужели мне предстоит умереть? От этой мысли моя душа вопит. Я не хочу умирать! Слишком рано! Я не готова! Слишком многого я должна еще достичь. У меня полно планов. Я не могу сейчас уйти.

Но это возможно. И как бы я ни кляла судьбу, я должна смотреть в лицо реальности.

Столько дел, и так мало времени. Мне надо защитить свой бизнес. Но как? Что я могу сделать?

Я задаю себе этот вопрос снова и снова, но результат один. Дело в том, что среди членов семьи нет никого, кто стал бы моим преемником. Ни у кого нет на это способностей.

Если бы только у нас с Джо были свои собственные дети. Нет никого, кто мог бы сохранить то, чего я добилась своим трудом — долгим и упорным. Никого вообще…

Если только не…

Боже мой! Я даже боюсь об этом думать. И все же… Это шанс. Пусть мизерный. Но все-таки шанс. Единственный, который, похоже, у меня есть.

Кажется, я сошла с ума?

Ведь если я это сделаю, это перевернет буквально все, так что, может, лучше оставить как есть? О Боже, это такой шаг, из ряда вон выходящий, но это последнее, в высшей степени отчаянное средство.

Но тогда… Я в отчаянии».

Эвелин перестала писать. Невидящим взглядом уставилась на кончик пера. Удрученно застонав, закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. Несколько секунд она сидела неподвижно, с напряженным лицом.

Затем открыла глаза, посмотрела на свое отражение в оконном стекле, и вдруг зрачки ее вспыхнули, подбородок вздернулся, она снова взялась за перо.

«Да. Да, так я и сделаю».

На западном побережье Сара Андерсон вошла в офис своей фирмы «Отражение». Он располагался в престижном районе, в башне Уинтроп, в центре деловой части Лос-Анджелеса. Четырехкомнатный офис стоил ей кучу денег, но для ее бизнеса это очень важно.

Одна лампа в приемной горела постоянно по ночам, отбрасывая тусклый круг света на восточный ковер и элегантную мебель. Густой ворс поглощал шаги Сары, когда она медленно шла через комнату, шурша шелком длинного, до щиколоток, платья.

Она не стала зажигать в офисе верхний свет, ограничившись настольной лампой. Бросив вышитую бисером сумочку, Сара опустилась в кожаное кресло. Упершись локтями в стол и обхватив голову руками, принялась массировать затылок.

— Тяжелый вечер?

Сара вздрогнула, подняла глаза и увидела Брайена Нили, он, ссутулившись, стоял на пороге, разделявшем их кабинеты. Брайен небрежно оперся плечом о косяк, его лицо поэта и карие, как у спаниеля, глаза излучали тепло.

Как всегда в нерабочее время, он был в потертых джинсах, поношенном спортивном хлопчатобумажном свитере, а его выжженные солнцем светлые волосы пребывали в полном беспорядке, будто он только что прошелся по ним пятерней. Сара легонько улыбнулась — да, тяжелый вечер. В свои тридцать три года Брайен все еще походил на подростка, и его облик соответствовал сути. Брайен словно плыл по течению, беспечно отмахиваясь от всего, что требовало хоть какой-то ответственности.