1911 Мои похороны Меня положат в гроб фарфоровый На ткань снежинок яблоновых, И похоронят (…как Суворова…) Меня, новейшего из новых. Не повезут поэта лошади, — Век даст мотор для катафалка. На гроб букеты вы положите: Мимоза, лилия, фиалка. Под искры музыки оркестровой, Под вздох изнеженной малины — Она, кого я так приветствовал, Протрелит полонез Филины. Всем будет весело и солнечно, Осветит лица милосердье… И светозарно-ореолочно Согреет всех мое бессмертье! 1910 Секстина («Я заклеймен, как некогда Бодлэр…») Я заклеймен, как некогда Бодлэр; То — я скорблю, то — мне от смеха душно. Читаю отзыв, точно ем «эклер»: Так обо мне рецензия… воздушна. О, критика — проспавший Шантеклер! — «Ку-ка-ре-ку!», ведь солнце не послушно. Светило дня душе своей послушно. Цветами зла увенчанный Бодлэр, Сам — лилия… И критик-шантеклер Сконфуженно бормочет: «Что-то душно»… Пусть дирижабли выглядят воздушно, А критики забудут — про «эклер». Прочувствовать талант — не съесть «эклер»; Внимать душе восторженно, послушно — Владеть душой; нельзя судить воздушно, — Поглубже в глубь: бывает в ней Бодлэр. И курский соловей поет бездушно, Когда ему мешает шантеклер. Иному, впрочем, ближе «шантеклер». Такой «иной» воздушен, как «эклер», И от такого вкуса — сердцу душно. «Читатель средний» робко и послушно Подумает, что пакостен Бодлэр, И примется браниться не воздушно… И в воздухе бывает не воздушно, Когда летать захочет шантеклер, Иль авиатор, скушавший «эклер», Почувствует (одобришь ли, Бодлэр?), Почувствует, что сладость непослушна, Что тяжело под ложечкой и душно… Близка гроза. Всегда предгрозье душно. Но хлынет дождь живительный воздушно, Вздохнет земля свободно и послушно. Близка гроза! В курятник, Шантеклер! В моих очах e'clair [8], а не «эклер»! Я отомщу собою, как — Бодлэр! 1910. Весна IV. Эго-футуризм Пролог Вы идете обычной тропой, — Он — к снегам недоступных вершин. Мирра Лохвицкая I Прах Мирры Лохвицкой осклепен, Крест изменен на мавзолей, — Но до сих пор великолепен Ее экстазный станс аллей. Весной, когда, себя ломая, Пел хрипло Фофанов больной, К нему пришла принцесса Мая, Его окутав пеленой… Увы! — Пустынно на опушке Олимпа грезовых лесов… Для нас Державиным стал Пушкин, — Нам надо новых голосов. Теперь повсюду дирижабли Летят, пропеллером ворча, И ассонансы, точно сабли, Рубнули рифму сгоряча! Мы живы острым и мгновенным, — Наш избалованный каприз: Быть ледяным, но вдохновенным, И что ни слово, — то сюрприз. Не терпим мы дешевых копий, Их примелькавшихся тонов, И потрясающих утопий Мы ждем, как розовых слонов… Душа утонченно черствеет, Гнила культура, как рокфор… Но верю я: завеет веер! Как струны, брызнет сок амфор! Придет Поэт — он близок! близок! — Он запоет, он воспарит! Всех муз былого в одалисок, В своих любовниц превратит. И, опьянен своим гаремом, Сойдет с бездушного ума… И люди бросятся к триремам, Русалки бросятся в дома! О, век Безразумной Услады, Безлистно-трепетной весны, Модернизованной Эллады И обветшалой новизны!.. 1911. Лето
Дылицы II Опять ночей грозовы ризы, Опять блаженствовать лафа! Вновь просыпаются капризы, Вновь обнимает их строфа. Да, я влюблен в свой стих державный, В свой стих изысканно-простой, И льется он волною плавной В пустыне, чахлой и пустой. Все освежая, все тревожа, Топя в дороге встречный сор, Он поднимает часто с ложа Своих кристальных струй узор. Препон не знающий с рожденья, С пренебреженьем к берегам. Дает он гордым наслажденье И шлет презрение рабам. Что ни верста — все шире, шире Его надменная струя. И что за дали! что за шири! Что за цветущие края! Я облеку, как ночи, — в ризы Свои загадки и грехи, В тиары строф мои капризы, Мои волшебные сюрпризы, Мои ажурные стихи! 1909. Июнь Мыза Ивановка III Не мне в бездушных книгах черпать Для вдохновения ключи, — Я не желаю исковеркать Души свободные лучи! Я непосредственно сумею Познать неясное земле… Я в небесах надменно рею На самодельном корабле! Влекусь рекой, цвету сиренью, Пылаю солнцем, льюсь луной, Мечусь костром, беззвучу тенью И вею бабочкой цветной. Я стыну льдом, волную сфинксом, Порхаю снегом, сплю скалой, Бегу оленем к дебрям финским, Свищу безудержной стрелой. Я с первобытным неразлучен, Будь это жизнь ли, смерть ли будь. Мне лед рассудочный докучен, — Я солнце, солнце спрятал в грудь! В моей душе такая россыпь Сиянья, жизни и тепла, Что для меня несносна поступь Бездушных мыслей, как зола, Не мне расчет лабораторий! Нет для меня учителей! Парю в лазоревом просторе Со свитой солнечных лучей! Какие шири! дали, виды! Какая радость! воздух! свет! И нет дикарству панихиды, Но и культуре гимна нет! |
