Как ни любила Лена общие рассуждения, все же это показалось ей слишком отвлеченным. Что общего между логическими машинами и вопросом, как воспринимать слова Георгия?
— Отношение непосредственное! Не торопитесь, Леночка!
Итак, он говорил о чувствах. Какая это обширная гамма — от низких и примитивных к высоким и высочайшим. К несчастью, чувства рассматривали лишь описательно — квалифицировали по полочкам. А их нужно понять исторически, не такая уж ошибка сказать: развитие чувств повторяет развитие человека. Есть чувства древние, молодые и только зарождающиеся — чувства будущего. Кто испытывает лишь страх, ужас, радость, бешенство, наслаждение едой и сном, тот еще не поднялся над животным, эти первоначальные переживания свойственны и скотам. Корова не восхищается ландшафтом, она его ест. Восхищается человек, такова его природа. Но с развитием общества в психике возникали новые эмоции, уже не только индивидуальные, но и социальные — дружба, верность слову и долгу, ощущение прекрасного, высшая из них — любовь к родине, любовь к человечеству. Чувства взаимо действуют и борются, угасают и расцветают, они не самостоятельны, но подчиняются командующим и главным. Любовь — какое это прекрасное и мощное чувство! Но разве, оно главное? Узнай вы, что любимый предал товарищей, превратился в палача и насильника, разве любовь не обернется омерзением? Любовь навозом не удобрить, она требует лучшего, что есть в тебе. Поэтому, когда парень рисуется, ему можно верить, он искренне показывает самое свое хорошее.
— Да, если это не болтовня, чтобы понравиться, — возразила девушка. — Но вы сказали, что в наше время рисуются хорошим. Разве в прошлые времена рисовались плохим? Неужели наш дикий предок, увлекая приглянувшуюся девушку, бил ее, чтоб показать, как станет обращаться? И неужели она, отправляясь на свидание, надевала рваные шкуры, чтобы выглядеть похуже?
Чударыч смеялся вместе с Леной. Да, конечно, в такое поверить трудно. Но что хорошо и что — плохо? Понятия эти менялись в истории. Тем, что вам представляется отвратительным, в седые века, возможно, гордились. Наш влюбленный предок таскал своей девушке черепа и отрубленные руки, он хвастался поджогами, кражами, ударами в спину, она замирала от восторга — чувства ее были примитивны, как и породившее ее общество. Одни и те же причины вызывают у нас и у предков разные эмоции. Мы облагородили свои чувства, облагораживание продолжается, оно нарастает по мере того, как мы сбрасываем с себя чешую прошлого. Вот, например, эгоизм. Эгоисты скрывают свой недостаток, покажи они его без стеснения, им же жизни не будет от насмешек: кто полюбит человека, признающегося, что для него выше всего — он сам? А там, за рубежом, в старой жизни это даже не недостаток, а обычное свойство, с ним не только примиряются, многие его воспевают как «индивидуализм». А на заре частной собственности эгоизм, ныне такой старый и отвратительный, был еще молодым воинственным чувством, он играл какую-то даже прогрессивную роль, укреплял нарождавшееся частно-собственническое общество. И эта роль была не мала — когда психика подталкивает экономику, экономика развивается быстрее.
— Даже слышать странно, что эгоизм может быть прогрессивным. Гадкий пережиток! Все это давно умерло и не возродится, как и радость от чужого горя, любование чужим страданием.
Чударыч смотрел не так оптимистически. Нет, много, много всех этих отсталых переживаний и ощущений, мерзких реликтовых чувств, нужно с ними бороться, чтобы, отступившие и ослабевшие, они не возродились вновь. В этой борьбе жестокий политический смысл. Чувства, составляющие твою психику, это солдаты, их можно призвать в строй, построить из них армию. Он вспоминает, как Гитлер готовился к войне, Леночка тогда под стол пешком ходила, но он так все видит ясно, словно оно было вчера, и не собирается забывать, нет! Разве фашизм только новые станки устанавливал, укрепляя экономику, только людей мобилизовал, расширяя число дивизий? Нет, он прежде всего произвел мобилизацию идей и чувств. Каких идей, каких чувств? Он отравил сознание мерзкими идеями человеконенавистничества, он культивировал такие же низменные чувства. Он объявил неслыханный призыв этих чувств. Он оперся на самое отсталое и подлое в человеке. Он мобилизовал себялюбие, чванство, дутое превосходство, тупую надменность, презрение ко всему чужому, злорадство, бездушие, равнодушие, черствость, эгоизм, пресмыкательство перед старшим, самодурство над младшим, животный эгоизм. Много было этой мерзости, пережитков давно прошедших эпох, и — собранные и организованные — они грозно поднялись в поход. Кто сосчитает, скольким дивизиям равнялись эти психические слуги Гитлера? Они были верными ему солдатами, способствовали его временным победам, отчаянно сопротивлялись, оттягивая его конец. Если бы в Германии не насадили этой убийственной культуры чувства-бацилл, разве были бы возможны Майданек и Бухенвальд, Освенцим и Дахау? Боже, сколько бы миллионов прекрасных человеческих жизней было сохранено, будь человечество более нетерпимо к тому, как воспитывается психика! О победе на поле боя, о работе в тылу писали. Но борьба шла не только на полях, но и в душах. В ответ на фашистскую мобилизацию низменных чувств оскорбленное человечество — я говорю не о мюнхенцах, а о народах — произвело призыв самых высоких чувств, которые пока достигнуты. Звериной банде примитивных эмоций был противопоставлен коллектив вдохновенных и гордых переживаний. Мы вооружились свободолюбием, преданностью и любовью к родине, уважением к человеку независимо от национальности и цвета кожи, стойкостью, мужеством, самопожертвованием, сочувствием к чужому страданию, гневом к насильникам и детоубийцам. Их было много, этих великолепных чувств, лучшего из психических достижений человечества, они встали на пути ринувшегося на нас зверья, опрокинули его, наступили ему на горло. Борьба, однако, не закончена, нет! Старые чувства гибнут, но они дьявольски живучи, а кое-где презренные люди специально их культивируют. Но важным залогом победы будет то, что мы в самих себе растопчем остатки затаившегося старья, доставшегося нам от давно ушедших людей и эпох. В коммунизм можно вступить со старыми зданиями, но не со старыми чувствами.
— Старые чувства, старые чувства! — задумчиво проговорила девушка. — Сколько раз, перечитывая Толстого и Пушкина, Шекспира и Шиллера, я поражаюсь, до чего прекрасны чувства их героев, мне хотелось испытать такие же. Если они — стары, то каковы новые?
— Великие писатели прошлого изображали чаще всего исключительных людей, — разъяснил Чударыч. — Это сейчас почему-то требуют обязательно средненьких, все остальное, мол, не типично, лак, а тогда привлекало необыкновенное. Маркс хвалил Бальзака, что он открыл характеры, типичные не для его времени, а для будущего.
Но что было тогда достоянием редких благородных одиночек, становится рядовым явлением — такова суть совершающейся на наших глазах четвертой революции. Вас удивляет, почему четвертая? Сейчас объясню. Первая революция — политическая, свержение власти буржуазии. Она продолжалась с гражданской войной, года три-четыре. Вторая — экономическая и социальная — построение экономики социализма, социалистических отношений в городе и селе — ну, эта растянулась лет на пятнадцать. Третья — культурная, подъем ранее полуграмотного народа к высотам мировых духовных ценностей — тоже лет двадцать, а то тридцать взяла. А четвертая — революция психики, рождение человека коммунистического века, нового человека, ибо он по-новому глядит на мир, волнуют его новые чувства. Но как вое новое, чувства эти, конечно, вбирают в себя все лучшее, что создано было до нас в психике человека.
— А на сколько растянется эта психологическая революция — лет на сто?
— Не знаю, Леночка. Подсчеты в этих делах — штука относительная. Важно, что она совершается — пока еще подспудно, в глубине, но она идет, и многие, очень многие наши неполадки и драмы здесь находят истоки, в переплетении старых и новых чувств, в нашей особой психике — переломной, переходной… Каждый стоит того, чего он стоит, в больших потрясениях выясняется, кто чего стоит. И, возвращаясь к теме нашего разговора, — любовь это одно из потрясений, в любви человек виден, как в разрезе.
