И проснулся он тоже по-новому. В Москве он вскакивал с закрытыми глазами, долго протирал их, первые движения были слепы и неуверенны. Сейчас он прежде всего открыл глаза, посмотрел на мать, на лице его появилась радостная улыбка. Потом он шевельнулся и негромко сказал:

— Ты здесь, мама? Мне приснился забавный сон — что ты приехала, а это только снится. Я ужасно огорчился.

Он быстро и бесшумно поднялся с постели, это тоже было неожиданно — в Москве, вставая, он обязательно что-нибудь ронял — стул, тумбочку, книгу, по всей коммунальной квартире разносился грохот, возвещавший его пробуждение.

Игорь поцеловал мать и взял полотенце.

— Через три минуты я буду готов, мама. Побродим, зайдем в кино.

Они гуляли по той же единственной улице, вновь рассматривали те же дома. В клубе показывали старую картину, Суворина видела ее, но не сказала сыну. В Москве ей не часто выпадало это счастье — ходить с ним в кино, в последние два года Игорь стеснялся прогуливаться с матерью. Здесь он взял ее под руку, пропустил вперед в дверях, раньше этого тоже не было, Игорь всюду нетерпеливо стремился пройти первым. «Боже, да ведь Игорек — мужчина, он держится, как мужчина!» — думала Суворина, стараясь не показать, что ей хочется смотреть не на экран, а на сына.

После сеанса Игорь сказал:

— Вечером к нам придут знакомые. О моих неприятностях, пожалуйста, не говори ни с кем.

— Конечно, Игорек! Это ведь твой дела, разве я посмею лезть в них без разрешения?

Он ласково пожал ее руку.

— Ты у меня хорошая, мама, оставайся всегда такой!

Она тихонько вздохнула. Ей хотелось быть совсем другой.

Вечером в комнату набилось много людей. Пришли и девушки. На столе появилось вино, Суворина выставила привезенные из Москвы редкости. Георгий поздравил Суворину с приездом, его брат предложил выпить за Москву.

Раньше обычного вернулся домой и Миша. Поздоровавшись с Сувориной, он отвел в сторону Васю и пожаловался:

— Старику вожжа под хвост попала, не переводит Игоря.

— Что же делать теперь?

— Посоветуемся с Игорем.

Они отозвали Игоря и сообщили о непонятном решении Курганова. Игорь взволновался.

— А почему, не знаете? Что он говорит?

— Ничего он не говорит, — сердито сказал Миша. — Не хочет и все!. В общем, Игорь, не выйдет у тебя с чистой работешкой. Придется вкалывать на стройучастке, как ни печально.

Игорь поспешно сказал:

— Я согласен, чтоб на старом месте…

Он снова уселся около мамы, выбирая минуту, чтобы поделиться радостной новостью. Но за столом шла общая беседа, Суворину расспрашивали о Москве. Игорь проводил ее в соседний барак, где ей отвели койку, и по дороге рассказал о решении Курганова. Она порадовалась вместе с ним.

Когда он вернулся, Леша сказал зевая:

— Отличная у тебя мать, Игорь, первого класса.

Вася буркнул, влезая под одеяло:

— О машинах так еще можно говорить, только не о людях, особенно о матерях! Не от Виталия ли со Светланой ты научился?

Миша постарался их примирить:

— Выражения, конечно, нужно подбирать, но с общим смыслом я согласен: мать — замечательная! Не побоялась примчаться в такую даль, пока это первый случай в нашем коллективе.

Суворина пробыла в поселке на три дня дольше, чем предполагала. Новогодний вечер они встречали с сыном в его комнате. Компания на этот раз была поменьше, чем в день приезда Сувориной. Миша с Верой и Леша со Светланой ушли в клуб. За столом сидели Игорь, Вася, Лена с Чударычем и Суворина. Местный Новый год встретили ужином и шампанским, потом стали ожидать московского, он наступал на четыре часа позже. Лена попросила Васю проводить ее в клуб на новогоднее гуляние. Игорю не хотелось покидать Васю одного с Леной, Вася не любил прогулок с девушками, но и мать бросить было жалко.

— Иди, иди, Игорек. Мы с Иннокентием Парфенычем немного потолкуем, — сказала Суворина.

Чударыч рассказывал о местной жизни. Ему все здесь нравилось: и климат, и люди, и поселок, и строительство. Пока еще нельзя, конечно, составить себе правильное представление об их уголке, настоящее строительство начнется со следующей осени, этот год — подготовительный. Сейчас трудновато, но года через два отсюда и палкой не выгонишь никого.

— Здесь удивительный воздух — чистый и звонкий, — сказала Суворина. — А кругом вековой лес, я еще не видела такого. И жители — не представляете, как приятно, когда на улице одни молодые и веселые рожицы. Между прочим, я не только стариков не встречала, но и детей.

— Дети скоро появятся, — предсказал Чударыч. — Дети обязательно будут, чудесные дети — местной выделки! — Он засмеялся. — На днях наши проектировщики подобрали великолепное местечко под будущее кладбище, там, в лесу, — он показал пальцем на одну из стен. — Вот уж строительный участок, который будут осваивать позже других. Думаю, мне первому испытать, какова там земля… На всякий случай я присмотрел себе под сосенкой посадочную площадку. Строители обещали сосеночку не срубать, так и сказали: «Батя, сохраним ее для тебя!»

— Ну, вот еще! — возмутилась Суворина. — Как они смели? Вы совсем молодо выглядите!

Чударыч расхохотался, закашлялся, вытер заслезившиеся от смеха глаза. Суворина заговорила о сыне.

— Значит, вы будете писать о нем? Не представляете, как я благодарна, меня так мучило его молчание! Но Игорек не должен знать о нашем разговоре.

— Он ничего и не узнает, — пообещал Чударыч. — Между прочим, я хотел вас спросить вот о чем. Вы сказали, что начали готовиться к поездке вскоре после того, как поняли, что Игорьку приходится несладко. Как вы догадались, что у него неприятности?

Суворина печально улыбнулась.

— Разве можно обмануть мать? Осенью переводы от Игоря шли по телеграфу, хотя тогда и почта хорошо работала. А с началом зимы, когда лучше было посылать по телеграфу, переводы стали почтовые. Разница в оплате составляет несколько рублей, очевидно, эти рубли были очень нужны Игорю. У меня упало сердце, когда я получила первый почтовый перевод.

День, когда Суворина улетала в Красноярск, выпал ясный и тихий. Мороз держался около сорока, торжественная тишина простиралась в лесу, только снег скрипел под валенками. Над тайгой выглянуло солнце, очень крупное и красное, глаз смотрел на него, не смаргивая. Мрачный буро-зеленый урман, поднимавшийся по уступам высоких берегов, преобразился — он отблескивал красноватым закатным сиянием, хотя время шло к полудню, даже снег переливался фиолетовыми и розовыми цветами. Суворина с сыном стояла у зимнего аэропорта, деревянного сарая, возведенного на льду реки. Она залюбовалась солнцем, снегом и тайгой.

— Как хорошо! — сказала она грустно. — Я буду вспоминать эти дни, как волшебство. Игорек, ты даже понять не можешь, каким воздухом дышишь, какими красками любуешься!

Игорь промолчал. Он мог бы рассказать и другое о здешнем воздухе, тот иногда мчался со скоростью легковой машины, а краски леса, берегов и неба неделями представляли вариацию одного черного цвета. Но не следовало портить расставания, пусть мама сохранит хорошее воспоминание, ей легче будет в Москве.

— Мороз, а не холодно! — восхищалась Суворина. — Мы в Москве дрожим и кутаемся, когда холода подбираются к двадцати. Боже, как все здесь непохоже на наше!

— Это потому, что суше и нет ветра, — прозаически уточнил Игорь. Он всегда испытывал неловкость, когда мать восторженно говорила. — Сухие морозы переносятся легко.

— Для меня они сохранятся живительными морозами, — ответила мать. — Такая великолепная зима не угнетает, а бодрит!

Самолет, переваливаясь на буграх снеговой дорожки, подрулил к аэропорту. Суворина была единственным пассажиром, остальные места заполняли ящики с пробами руды. Отойди от сына, Суворина дала волю слезам — Игорь видел в окошке самолета ее плачущее лицо. Он кричал: «До свидания!», пока моторы не заглушили его голоса. Тогда он стал махать платком. Мать уже давно не могла видеть Игоря, а он все размахивал платком. Самолет черной стрелкой врезался в пылавшую южную часть неба — солнце пропало за береговым гребнем, но еще сиял его ярко-синий шлейф.