— А Шубин?

— В болоте остался.

— Погиб?

Гость потрогал крышку стола, будто собирался проверить, как прочно она прикреплена.

— Трудно сказать. Скорей всего — да, Петрович. С нами он в лес не прорвался. А до линии фронта далеко, да и болото вязкое и глубокое. Много там ребят осталось…

— Вот оно что, — упавшим голосом произнес Калачников. — Вечная ему память…

Гость встал, выжидая, когда старик немного успокоится, подошел к нему, положил обе руки на его плечи.

— Не печальтесь, Петрович. Все бывает, на то она и война… Хочу вас порадовать: теперь в Шелонске начнет работу целая организация. Враг не будет знать покоя ни днем ни ночью. Очень скоро он еще более почувствует, как у него под ногами в ноябрьскую стужу будет гореть земля!..

Никита Иванович Поленов держит путь в пришелонские леса. Протяжно и звонко скрипит снег под полозьями дровней-розвальней, Соколик неторопливо переставляет ноги, будто знает, что путь долог и силы надо беречь. Солнце висит над головой, отражаясь в мириадах снежинок, и они сверкают до боли в глазах.

Пришелонские леса!.. Сколько раз доводилось, бывало, Алексею Шубину навещать эти места с корзиной! И лес щедро награждал своими дарами: осанистыми боровиками, модницами волнушками, разноцветными сыроежками, длинноногими опенками, широкошляпными груздями и подгруздками, хрупкими рыжиками и лисичками… Богат грибами пришелонский лес! И зайцами. Сидишь зимним утром и ждешь, пока собака подгонит на выстрел беляка. Мчится косой изо всех сил, присядет на задние лапы, упрется во что-нибудь твердое — и бросит свое тело в воздух; иногда поторопится и, как озорник мальчишка, кубарем скатится с высокой снежной горы — не разберешь, где заяц, а где снег.

Сейчас поохотиться бы!.. Хорошим охотником был в недавние времена и Огнев. Не до беляков ему сейчас: другого зверья много, только успевай делать облавы.

К Огневу «в гости» и едет Никита Иванович. Насолил Огнев верховному командованию германской армии! Ничего не пожалели немцы: прислали на Низовую шесть танков, чуть ли не батальон карателей, обещали помощь с воздуха.

Но… прежде всего надо знать, где пребывает со своими лесными друзьями Огнев. Выяснить это по заданию Мизеля и Эггерта должен Никита Поленов.

Многое беспокоило сейчас Никиту Ивановича. Рация находилась в хлеву — ее не удалось перепрятать в более надежное место. Таня перед приходом Эггерта ушла к депо: посмотреть издали, что за паровозы прибывают на ремонт. Повеселела Таня за последнее время — Сашок отыскался!.. Правда, с окончанием строительства аэродрома Сашок в Низовой не появлялся, но она знала, что он жив, а полковник из разведотдела заверил, что партизаны постараются выручить красноармейцев вместе с Сашком. Итак, девушка ушла к аэродрому и не вернулась, а Эггерт сидел в комнате до тех пор, пока Поленов не собрался в дорогу и не выехал. Никита Иванович оставил Тане записку. Прочтет — поймет по намекам, что произошло в ее отсутствие. Скверно, что не связался с полковником. А нужно. Если захватят партизаны — как вести себя? Можно открыться Огневу или нет? Если не захватят партизаны, он сам должен отыскать их, предупредить о готовящемся нападении…

В вечерних сумерках открылся Шелонск — тихий, темный, пустой. Здесь Лешка Шубин впервые влюбился и написал свои первые стихи. Он был готов прожить хоть две жизни в этом городке; много раз отказывался уезжать отсюда, когда ему предлагали работу номенклатурой повыше; последний раз, когда его выдвигали в соседний район, вынесли категорическое решение по партийной линии, пришлось подчиниться. Почти все отпуска потратил он, чтобы отыскать в архивах строчки, прославляющие Шелонск. Много интересных статей прочли шелонцы в районной газете и были приятно удивлены: хотя их городок и небольшой, но история у него длинная и поучительная, уходит она в глубь веков. А о современниках писать уже легче: они на глазах Алексея делали свое дело. И сейчас, налетая на противника, поднимая поезда вместе с рельсами, отправляя на тот свет оккупантов и карателей, они пишут новые страницы в историю Шелонска, и, как знать, может, еще Алексею Осиповичу доведется написать обо всем этом в четырехполосной ежедневной «Шелонской правде». Но не о всех шелонцах можно будет сказать доброе слово. Печально, что в новой летописи Шелонска нужно будет предать анафеме Петра Петровича Калачникова, обманувшего надежды своих сограждан. Заехать к нему, посмотреть ему в глаза?.. Нет, не время…

— А ну, стой!

Поленов туго натянул вожжи. К дровням подошли полицаи, у одного из них были ножницы для стрижки овец. Не успел Никита Иванович слова сказать, как полицай отхватил хвост Соколика под самый корень.

— Хвосты тут распустили! — сердито проворчал полицай.

— Без хвоста и конь — не конь! — не менее сердито ответил Никита Иванович. — Осел какой-то!

— Кто осел? — полицай вплотную подступил к дровням.

— Конь, говорю, без хвоста не конь, а осел, — тише проговорил Поленов, чтобы отвязаться от полицая и не привлекать к себе внимания прохожих. — А ты что думал, про тебя?

— Что болтаешь лишнее! Откуда едешь?

Не отвечая на вопрос, Никита Иванович достал паспорт и бумагу с визой коменданта Низовой. Долго вертел полицай документы, а потом осклабился и уже дружелюбно спросил:

— Самогонки, случаем, нет?

— Не промышляю, — с достоинством ответил Никита Иванович.

— Поезжай.

Было за девять часов вечера, в городе встречались лишь редкие прохожие. Никита Иванович ехал медленно, не понукая Соколика, не шевеля вожжами. Вот там, налево, — бывшая гимназия, там ребята поставили его одноактную пьесу. Сначала ему казалось, что пьеса под стать творениям Островского, а прочел спустя два года — не нашел и сотой доли тех достоинств, что видел когда-то…

Вправо, у мельницы, — бывшая квартира, хорошие соседи… Заехать, посмотреть? Нет, от знакомых людей и родных мест подальше! Хорошо, что на улицах так редко встречаются прохожие: борода-то большая, рыжая, а вдруг по разговору, по глазам земляки узнают?..

Ночевал Поленов на окраине Шелонска у больной старухи бобылки, которая никогда ранее не видывала Шубина. Распряг Соколика, провел его в пустой хлев, дал вволю душистого сена. В комнате у старухи прохладно и пусто. Никита Иванович накормил хозяйку консервами, она угостила его горячим кипяточком. Хозяйка оказалась на редкость молчаливой и за весь вечер проронила всего несколько фраз: что все немцы не от бога, а от черта и потому не случайно у них рога на касках, а теперь они хвосты себе еще делают, вот от лошадей и отрезают. Старуха перекрестилась на красный угол и полезла на печь, а Никита Иванович бросил шубу на пол, прилег да так и уснул.

Спозаранку — в путь. Мороз выдался крепкий, берет до костей; от Соколика облако пара, и сам он замохнатился белым-пребелым инеем. Где отыскать Огнева? Конечно, километрах в пятнадцати от Шелонска, там, где до войны водились медведи, — глушь несусветная!

Повстречался обоз с лесом: везли березу, ель и сосну. «Березу, наверное, на кресты немцам, — подумал Никита Иванович. — Ладно, для такого дела не жалко!»

Километров пятнадцать отмерил Соколик по лесной дороге, а вокруг — ни души. Никита Иванович и насвистывал, и громко покрикивал на коня, и кашлял так, что за полкилометра слышно. И ни звука в ответ, даже эхо не откликается.

Вернуться, не выполнив задания? Наверняка Эггерт и Мизель возьмут под подозрение, не поверят. И для Огнева хуже: так и не узнает, что против него готовится крупная карательная экспедиция.

Как хорошо в лесу! Только стихи писать. И пейзажи — Шишкина бы сюда… Рыхлый снег толстыми грудами лежит на сучьях елей; кажется, достаточно щелчка, чтобы вся эта груда осыпалась вниз — на дорогу, на Соколика, на дровни с незадачливым ездоком. Косые солнечные лучи пробиваются сквозь чащу и тянутся то светлыми ниточками, то светятся причудливыми оконцами, заставляя сверкать снег, зеленеть еще пуще можжевельник, сосну и ель.