— Яволь!
— Это уже лучше, когда есть новые приметы, ваше благородие.
— Яволь. Они не бегут Низовой. Мы будем поймат. Вы, Поленофф, старайтесь: два тысяши — больший деньги!
— Буду, ваше благородие, деньги нам с дочкой очень нужны. А дадут? Все дадут, что обещают?
— Немцы педант. Они делайт, как говорят! — снова рассердился Эггерт.
— Вот лошадку подкую и направлюсь по Низовой, ваше благородие. Такой заработок нельзя другим отдавать. С дочкой пойдем. Заприметим — считайте, что они наши.
— А не боится Поленофф красных бандитов?
— А чего мне бояться, ваше благородие? Капитала у меня нет, кому я нужен? Если только за то, что кулак я, а теперь вам помогаю?
— Большевик не за капитал убивайт, за идею убивайт. Господин Кох убийт.
— Господин Кох? — спросил взаправду ошеломленный и обрадованный Поленов. — Что вы? Кто же это посмел сделать?
— Огнефф! Большой большевик! Мы его скоро поймат.
Поленов покачал головой.
— Ай-ай-ай! — проговорил он. — Господина Коха убили! В своем-то имении! Приеду я в свою деревню — и меня прикончат. Ай-ай!
— Пока будешь, Поленофф, в Низовой. Деревня потом. Когда Москва капут.
— Да уж придется, ваше благородие, обождать, раз до капута теперь недолго!
— Ошень скоро!
Никита Иванович подковал коня и, угодливо склонившись, протянул поводок Эггерту. Тот ловко вскочил в седло. Когда он скрылся из виду, Никита Иванович подозвал Таню поближе и спросил:
— Тебе не доводилось видеть, как кошка свой хвост ловит?
— Видела. А почему ты задаешь такой вопрос, батька?
— А потому, дочка, что сегодня мы будем похожи на эту кошку: сами себя ловить будем!.. К нам он неспроста заехал. Значит, застукали наши передачи из леса, вишь как забеспокоился! Несколько дней придется помолчать… А потом будем ездить еще дальше и в другой лес… Как тебе понравилась моя уловка: большевики дочку угробили!
— Не угробили, а кропили. Противный он, этот Прыщ! Говорят, батька, что он и допрашивает, и казнь сам придумывает, и приговор приводит в исполнение. А перед смертью он так над людьми издевается!.. У меня характер жалостливый, а я его своими бы руками прикончила, батька!
— Тише. Придет время — получит он то, что ему причитается. По нему давно веревка плачет.
7
Два дня Никита Поленов усердно «искал» советских разведчиков и подробно докладывал Эггерту. Однажды он сообщил, что в Низовой появился странный человек, маскирующийся под духовное лицо. Никита Иванович знал, что прохожий был дьяконом и служил километрах в десяти от Низовой. Эггерт вдоволь посмеялся над переусердствовавшим осведомителем.
А сегодня Поленов докладывал самым серьезным образом: видел, как в пустующий сарай на окраине Низовой зашли двое мужчин с каким-то грузом за спиной. Так порекомендовал доложить полковник, который хотел создать безупречную характеристику для своих разведчиков — Поленова и его дочки. Никита Иванович догадывался, что полковник с кем-то установил контакт, что накануне в этом сарае побывали люди и оставили против себя улики.
Так оно и было.
— Поленофф, вы сегодня шуть не стал богатым шеловек, — сказал Эггерт, заехав в кузницу после налета на сарай.
— Поймали, ваше благородие?! — обрадовался Поленов.
— Ушли. Я послал погонь в лес. Это они, Поленофф! Смотрите, што я нашел! — Эггерт показал две батареи, вероятно, выброшенные за ненадобностью, помятый лист бумаги с колонкой цифр, пустую пачку из-под папирос «Беломорканал». — Они много курил, нервнишал!
— Значит, ушли, ваше благородие? — спросил Поленов дрогнувшим голосом, чтобы показать свою растерянность. — Жалость-то какая! Деньги почти в кармане были. Не везет мне, ваше благородие! Эхма! — он почесал голову под шапкой.
Эггерт протянул три ассигнации по сто марок в каждой.
— За хороший донесение, Поленофф! Они еще вернутся. В лес им делать нешего. Им нужен Низовая. Придут. День, два, неделя — придут!
— Премного благодарен, ваше благородие. Буду опять стараться.
Эггерт подхлестнул коня и поехал к центру поселка. Он мало верил, что облава в лесу принесет успех. Проводил он ее для проформы, чтобы майор Мизель не обвинил в бездеятельности: он любит свою вину перекладывать на других. А вот в кулака Поленова верил: выследит! Он настоящая находка, хорошо, что тогда его встретил Мизель. Надо будет доложить майору: из канцелярии оберштурмбаннфюрера СС Трауте сообщили, что кулак Поленов был освобожден немецкой армией из лагеря и получил указание вместе с дочерью направиться к месту своего прежнего жительства. Все верно, — значит, не обманул Никита Поленов!
«Еще два-три таких доклада, как сегодня, и я буду на самом лучшем счету у Эггерта, — думал Никита Иванович, проводив глазами лейтенанта службы безопасности. — Полковник обещал помочь… Самая простая хитрость может быть самой трудной для разгадывания».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Петр Петрович не ожидал такого оборота дела: обер-лейтенант Хельман стал относиться к нему с бо́льшим доверием. Калачников не знал, чем объяснить расположение к себе шелонского коменданта. Тем, что расписал все достоинства Волошек и словно подарил имение будущему помещику? Или тем, что сумел нарисовать картину богатств, которые мог принести в будущем году плодово-ягодный питомник? Или тем, что так удачно бежал от большевиков? А возможно, что все, вместе взятое, так высоко подняло авторитет «профессора селекции». Хельман охотно принимал его советы. Когда Калачников попросил выделить человек тридцать для работы в питомнике (нужно начинать строительство теплиц для ранних овощей), обер-лейтенант Хельман сам предложил взять для этой цели военнопленных.
— Они все равно мрут, — равнодушно произнес он.
Хельман после пожара в Лесном усилил охрану военной комендатуры. Даже к домику Петра Петровича был приставлен полицай. Днем он обычно спал, а ночью бродил по тропинке, испуганно шарахаясь от каждого свиста и шороха.
Петр Петрович с усмешкой разглядывал его через оконное стекло; подернутое морозцем стекло искажало фигуру, как плохое зеркало: полицай представлялся криволицым, с длинной изогнутой головой.
Собственно, Калачникову нравилось, что такой шалопай приставлен для охраны: легче будет провести.
— Самогон любишь? — спросил однажды Петр Петрович.
— Самогон? А кто его не любит? — полицай с надеждой посмотрел на Калачникова. — А ты что, достать можешь? — бесцеремонно спросил он.
Петр Петрович, словно невзначай, ответил:
— Обещали из одного места, если не обманут, возможно, и принесут.
Калачников купил три бутылки самогона и принес их домой. Появится связной от Огнева — будет хорошее объяснение: заходил самогонщик, вот и бутылки стоят.
Все эти дни, закрыв комнату на крючок, Петр Петрович усиленно работал. Ему предстояло к приходу связного перевести на русский язык дневник Адольфа Коха. Аккуратно в течение трех недель заносил в него свои мысли лесновский помещик…
«25 сентября. Русские забыли, что такое господин, — переводил Петр Петрович. — Даже мне один старик осмелился сказать в глаза: «Разучился гнуть спину на господ». — «Научу!» — сказал я. «Позвоночник не слушается, ничего не поделаешь», — продолжал он. Я видел, как смеются бабы. Над кем? Надо мной! Я им сказал: «Есть русская пословица: горбатого могила исправит. Может, и позвоночник могила выправит?» Пристрелил старого осла — бабы моментально перестали смеяться.
Вечером разрешил трем солдатам побаловаться с женщинами. А они с детьми. Сделал намек. Солдаты поняли с полуслова. Побросали русских недоносков в колодец. Визжали как поросята. А женщинам — подолы на голову.
Ночью долго не мог уснуть. А уснул — приснилась друг моего дома Марта. До чего нежна и ласкова эта женщина! С нею я забываю про свои годы, про то, что мне теперь не двадцать, и не тридцать лет. Русские женщины на это не способны: они дикие. Это я по глазам вижу: растерзать готовы».
