За окном послышался шум мотора. Шарлотта подула на тонкое кружево льда на стекле и радостно воскликнула:

— Ганс, это Гельмут Мизель! Его машина!

— Идите, профессор, — уже повелительным тоном произнес Хельман, — все вопросы решим потом!

— Профессор, помните: вы будете в Германии, и я буду всегда любоваться вами! — крикнула Шарлотта.

— Благодарю за внимание, — ответил Петр Петрович и поспешно вышел из комнаты.

На лестнице он чуть не столкнулся с молодым, подвижным человеком, одетым в добротную шинель на меху. Калачников прижался к перилам, вытянув свою сгорбленную фигуру, и сказал приветливо:

— Здравствуйте, господин начальник!

Тот кольнул его взглядом и ничего не ответил.

…Сообщение Отто подтверждалось. Правда, Петр Петрович не выяснил всего, о чем просил его связной Огнева. Но теперь уже с уверенностью можно сказать, что в Шелонск прибудут немецкие войска. Для русского населения обер-лейтенант Хельман не стал бы спешно готовить кинотеатр, да еще с комфортом — «шелонский люкс».

И тут возник вопрос: а как быть с военнопленными? Строительство парников закончится, и людей заберут в лагерь. Как организовать их побег, и в ближайшие дни? С военнопленными не посоветуешься, а на такое дело смекалки у Петра Петровича, конечно, не хватит. «И зачем я сказал связному, чтобы тот пришел через неделю? Он раньше потребуется! — поругивал себя Калачников. — Ладно, подзатяну работы с парниками, торопиться нам некуда».

У забора, около городской бани, Петр Петрович заметил полицая, который ржавыми гвоздями приколачивал размалеванную афишу:

«Чего не хватало подлецу? — подумал о нем с отвращением Петр Петрович. — Были деньги, слава. Конечно, таланта выдающегося не было, хотя и визжали на концертах психопатки. Но для такого таланта славы было предостаточно. Из ума он выжил?..»

Петр Петрович тоже решил сходить: интересно взглянуть, как будет выглядеть в жалком балагане этот жеманный и капризный человек.

Нет, не изменился за последнее время Гельмут Мизель, такой уж у него характер. Неудачи карательных экспедиций против партизан и населения волновали его всего лишь несколько дней, пока чья-то сильная рука не повернула дело совсем иначе: неудачи стали успехами. И на груди майора службы безопасности прибавилась новая медаль. С советскими шпионами в Низовой все сошло на редкость благополучно. Мизель сумел доказать, что шпионов в Низовой… вовсе не было. Поверили!

Ганс Хельман давно понял причину такого везения: отец, старый Мизель, — опытный разведчик и еще более опытный интриган, разве он не выручит своего собственного сына? Вот почему Гельмута Мизеля так мало трогали неудачи и он всегда был бодро настроен.

Войдя в комнату, он расшаркался перед Шарлоттой, поцеловал ее длинные тонкие пальцы, весело сказал, что она очаровательна и что такой ее наверняка сделала любовь. Затем Мизель пожал руку Хельману и спросил:

— Это что за чудак, которого я встретил сейчас на лестнице?

— Местный профессор селекции, — ответил Хельман.

— Которого милый Ганс мне скоро подарит! — произнесла Шарлотта. — Я из него сделаю чудное пугало для нашего сада в Кенигсберге. Русский профессор, пугающий ворон! Оригинально, не правда ли?

— О нет, милая Шарлотта, ничего из этого не выйдет! — сказал Мизель и игриво погрозил Шарлотте пальцем.

— Гельмут, вы стали до невероятности скупы. Вы жалеете даже то, что не стоит и ломаного пфеннига! — заметила Шарлотта.

— Просите у меня самое ценное — и я не откажу вам, — ответил Мизель. — Но тут нечто иное, чем жадность. Тут, Шарлотта, политика. Понимаете: по-ли-ти-ка!

— Политика — очень сложное дело, Гельмут, — сказала Шарлотта. — Что-нибудь произошло?

Мизель посмотрел на Хельмана, ласково похлопал его по плечу.

— Ваш будущий супруг предугадывает события, Шарлотта, — начал он. — Отныне мы будем показывать русским скотам не только отличный кнут, но и сладенький пряничек. Авось найдутся простаки, которые захотят сладкого!

— Гельмут, но причем тут мой Ганс? — спросила Шарлотта.

— Он как-то говорил мне, что в политике надо быть гибким, что нельзя пользоваться одним только кнутом, что русским надо еще что-то и пообещать. Я лично не изменил своего мнения и считаю кнут самым испытанным и надежным средством воспитания, особенно в этой дикой России.

Шарлотта улыбнулась:

— Какой же пряник вы привезли с собой? Кнут я вижу: на вашей машине пулеметы торчат во все стороны. А где же пряники?

— И пряники, Шарлотта, в машине! — Гельмут захохотал. — Сам подбирал их в мусорной яме. В Прибалтике отыскал старого русского журналиста, жизнь буквально на одной нитке держится. Он будет редактировать газету «Правда Шелонска» в противовес большевистской «Шелонской правде». И попа нашел, Ганс. Чудный поп! Пока ехали сюда, он пол-литра шнапсу вылакал, и где он умудрился его достать? Всю дорогу непристойные песни орал. Цирк, настоящий цирк! Я тебе как-то уже говорил: будет молить бога за кого угодно, хоть за самого сатану.

— Поп молит бога в церкви за самого сатану, ну и юморист вы, Гельмут! — заметила Шарлотта и потрепала его за ухо.

— Мой поп будет!

— Может быть, их выпустить из машины? — спросил Хельман.

— Пусть поп проспится. Да и редактора нет смысла выпускать, пока на улице не стемнеет.

— Ради любопытства, Гельмут, объясни, пожалуйста, кто такой Боризотов и почему он остался на этой территории? — спросил Хельман.

— Я вел его дело, Ганс. Прежде всего, он дворянского происхождения, был офицером в царской армии. Затем он порядочный трус. Когда наши войска перерезали дорогу, ведущую в город, в котором Боризотов работал, он в это время находился на даче. Чтобы выйти из окружения, надо иметь смелость, а он таковой не обладает. К тому же были у него, видимо, и кое-какие планы: мол, немцы создадут театр, а он его возглавит, будет хорошо обеспечен. Деньги он любит чрезвычайно. Делает вид, что доволен судьбой, но это маска: его буквально бесит то, что ему дали не театр, а подмостки в захудалых городишках.

— Все твои пряники, Гельмут, сухие и заплесневелые, — заметила Шарлотта, — ими подавиться можно.

— Но мы, милая Шарлотта, подобные пряники кушать не будем, — ответил Мизель. — Их будут кушать русские, а у них зубы крепкие. Изысканным вкусом русские не обладают. Так что и плесени русские не заметят! А для нас я привез чудные вещи!

— Что-о? — протянула Шарлотта.

— Пока это сюрприз. Люблю делать сюрпризы, особенно женщинам, и особенно, если они интересные. Ко мне ты, Ганс, ревновать, конечно, не будешь?

— Он уже начал меня ревновать к Карлу Эггерту, — с фальшивой печалью в голосе проговорила Шарлотта.

— Дело не в ревности, Гельмут, — совершенно серьезно ответил Хельман. — Ты знаешь, что такое Карл Эггерт!

— Знаю, — так же серьезно сказал Мизель. — Кстати, где он?

— Я послал его на выполнение задания.

— Я, между прочим, предполагаю кормить русских пряниками концентрированно, — произнес с ухмылкой Мизель. — Мы одновременно откроем церковь, выпустим «Правду Шелонска» и организуем концерт Боризотова. И всюду нам нужно побывать. Я лично зайду в церковь: никогда не видел, как русские молятся. Да и попа проверить надо. А ты, Ганс, возьми на себя выпуск газеты.

— Мне все равно.

— На концерт Боризотова пошли городского голову с начальником полиции. Эггерт к этому времени не вернется?

— Трудно сказать, — ответил Хельман.

— Эггерту найдется другая работа. Насколько я помню, он никогда не питал страсти к искусству. У него была другая страсть, но, как и всякая страсть, она потребовала от него жертв, — добавил Мизель многозначительно.