— Потребуется ходатайство самого Хельмана.

— А вы почаще напоминайте, что плодовый питомник его собственность. Военнопленных для него не пожалеют — они все равно умирают в лагере.

— Думаю, что согласится.

Огнев вдруг пожал плечами, потрогал себя за густую широкую бороду.

— А вот что с вами теперь делать, Петрович, не придумаю, — сказал он. — Освободить вас и объявить всем, что вы наш человек, не могу, а вдруг затесался провокатор? И отпустить просто так нельзя: скажут, Огнев предателя оправдал.

— Задал я вам задачу, товарищ Огнев.

— Ничего, решим!

Огнев чертил но столу карандашом, сосредоточенно хмурил брови. Петр Петрович внимательно присмотрелся к нему: постарел секретарь, вон сколько седых волос стало, и морщин раньше не было, а теперь бороздками протянулись по лбу и от глаз по щекам… Огнев одет в полушубок, перепоясанный ремнями, из-за пазухи торчит рукоятка пистолета.

— У нас нет времени на раздумье, — проговорил он и уже решительно добавил: — Вы убежите от нас!

— Как, убегу? — удивленно спросил Калачников.

— Спасетесь от партизан. Это поднимет ваш авторитет в глазах военного коменданта Шелонска. А для достоверности возьмите с собой хромого немца. Кстати, он первым поднял руки. Его напарник хотел стрелять — он его отбросил от пулемета. — Огнев взял руку Калачникова, крепко стиснул ее. — Спасибо за информацию, пригодилась. Знали, где и что находится в Лесном.

— Жаль, что без потерь не обошлось!..

— Без потерь бои бывают редко, Петрович! Есть и убитые, и раненые…

— Ужасно, когда хорошие люди погибают!

— Да, это правда… В такой войне мы потеряем очень много хороших людей. Ничего не поделаешь! — Огнев опять стал чертить по столу карандашом. — Мы вас посадим с хромым немцем в конюшню. Время есть: нам надо погрузить продовольственные запасы господина Коха, в лесу пригодятся. Посидите, пока не увидите условный знак. Охранять вас я поручу пареньку, который к вам связным ходит. Вот от него вы и убежите!..

— От друзей к врагу… — задумчиво проговорил Калачников.

— Что поделаешь? Так надо, Петрович.

Медленно текут минуты в заточении. Рыжеватый немецкий солдат сидит в углу на топчане, положив подбородок на ладонь. Петр Петрович нет-нет и взглянет на него. Глаза у солдата закрыты, будто его ничто не тревожит.

— Они нас капут расстрел или виселиц? — вдруг спрашивает немец вполголоса по-русски.

— Не знаю. В таких случаях со смертниками не советуются, — ответил по-немецки Калачников.

— Лучше пусть пристрелят: так легче и почетнее, — сказал, на этот раз по-немецки, солдат.

— Коха повесили, — произнес сочувственным тоном Петр Петрович, чтобы войти собеседнику в доверие.

Солдат хмуро выпалил:

— Вас они повесят. Меня расстреляют.

— Это почему же? — Петр Петрович удивленно посмотрел на немца.

— Вы по собственной воле пошли к нам на службу, за это они карают хуже… Ну а я — оккупант, захватчик…

— Да-а, — протянул Калачников.

Он на долгое время задумался, уставившись глазами в окно, за который бесновался злой и колючий ветер.

— А если попробовать бежать… — медленно проговорил Петр Петрович: он увидел условный знак: караульный трижды подмигнул фонариком — зеленым, красным, зеленым огоньками.

— Куда? — хромой немец быстро взглянул на Петра Петровича.

— В Шелонск, — прошептал Калачников.

— Поймают, — немец отмахнулся.

— Я знаю хороший ход…

Калачников подошел к окну, выходящему в конюшню. Когда-то отсюда наблюдал за лошадьми конюх. Сейчас окно заколочено фанерой.

— Оторвем аккуратно фанеру и — в конюшню. А она пустая. Ворота выходят к оврагу, — Калачников говорил глухим голосом заговорщика.

Солдат встал.

— Для нас нет другого выхода, — сказал он. — Можно попробовать.

…Фанера отлетела быстро, даже не скрипнув. Солдат помог вылезть в окно Петру Петровичу. Калачников почувствовал под ногами мягкое трухлявое сено, вероятно прошлогоднее. Потом спрыгнул и солдат. Они стали пробираться в противоположную от часового сторону. Дверь конюшни оказалась тоже заколоченной. Пришлось лезть через второе окошко. Тщедушная фигурка Петра Петровича проскочила быстро, а солдат застрял. Калачникову стоило больших усилий вытащить его за плечи.

Спустились в овраг, засыпанный снегом. Шли тихо, вслушивались в каждый шорох. Когда уже подходили к Шелонску, Петр Петрович оглянулся. Над Лесным поднималось огромное зарево.

— Горит, — сказал немец.

— Конец, — отозвался Калачников.

На сердце было тревожно: еще предстояли объяснения с комендантом Шелонска. Поверит ли он наспех придуманной версии о побеге?

Перед сном Ганс Хельман любил перелистывать журналы. Если попадалось что-либо о женщине, брал с ночного столика общую тетрадь и записывал понравившееся. Это для будущей словесной дуэли с Шарлоттой Кох. Победу в таких дуэлях обычно одерживала Шарлотта: у нее всегда оказывались новые записи о мужчинах — оригинальные, ядовитые. И откуда она их выписывает! Анекдоты и прочий юмор для журналов сочиняют обычно мужчины, ставить себя в глупое положение они не заинтересованы, а у Шарлотты всегда больше записей. Как будто для нее специально сочиняют!..

Хельману показалось, что синяя штора недостаточно плотно прикрывает окно. Он отбросил одеяло и, путаясь в длинной ночной рубашке, подбежал к окну. Чтобы окончательно обезопасить себя, Ганс Хельман каждый вечер перетаскивал кровать в другой угол. Делал он это без помощи ординарца — пусть не болтает лишнего среди солдат!

Читать долго не стал: захотелось спать. Он бросил на тумбочку журнал, потушил лампу. Скорее бы Адольф Кох по-настоящему обосновался в Лесном. Тогда Шарлотта непременно пожелает навестить отца. К весне Хельману обещают авто. Шарлотта отлично водит машину. Сколько можно совершить развлекательных поездок! А потом поставить старого Коха перед совершившимся фактом.

Так он и уснул в мечтах о весне, об авто, о Шарлотте. Крепкий и приятный сон был прерван телефонным звонком. Хельману он показался пулеметной очередью — длинной, резкой, оглушительной. Ничего не соображая, он выругался и схватил трубку.

— Я слушаю! — сердито прокричал он.

— Господин комендант, горит Лесное! — доложил дежурный по комендатуре.

— Как горит? — не понял Хельман.

— Большой пожар, господин комендант. Мы не могли дозвониться, чтобы выяснить. Господин Кох к телефону не подходит.

— Сейчас я буду в комендатуре.

Не зажигая огня, он стащил с себя ночную рубашку, нашел китель, бриджи, сапоги. Хельман никогда не отличался смелостью, поэтому и не тяготел в молодости к военной службе. Но такое спокойно не пережил бы и Гельмут Мизель, которому природа не отказала в смелости. «Горит Лесное… Что же там могло случиться? Почему не отвечает Кох? Или он на пожаре?» Хельман взял трубку и потребовал Лесное.

— Там все еще пожар, линия пока не работает, господин комендант, — спокойным голосом доложил телефонист.

Хельман приказал соединить его с оперативной группой «А»: нужно проинформировать Мизеля.

— Обрыв на линии, — сказал телефонист.

— Пожар, обрыв, черт вас побери! — закричал Хельман, словно телефонист был в чем-то виноват. Он вызвал по телефону дежурного и приказал объявить боевую тревогу шелонской команде.

На ходу застегивая шинель, комендант торопливо шел с ординарцем но еще не проснувшемуся Шелонску. Ночное небо над Лесным играло красными зловещими сполохами… Ох, как не хотел быть там Хельман сегодняшней ночью! Он пока не знал, что предпринять. Во главе команды двигаться к Лесному? А если это партизанская провокация: выманить команду из города, уничтожить ее, ворваться в Шелонск? Красные в Шелонске!.. За одно такое с ним, Хельманом, расправятся свои же, чтобы и другим комендантам было неповадно хлопать ушами…

Солдаты уже выстроились у здания комендатуры. Они были сонные, угрюмые и недовольные. Обер-лейтенант Хельман, стараясь быть спокойным, сообщил им о своих предположениях; половину людей он оставил у здания комендатуры, остальных послал на охрану важных объектов и выходов из Шелонска.