— Идем, взгляну еще разок, — сказал старик и подмигнул правым глазом.

Они вышли во двор, где конь аппетитно жевал пахучий клевер.

— Немцев на большаке много, — объявил лесник. — С танками, с пушками. Наверное, на партизан. По большаку не езжай.

— А где?

— Я тебе лесную дорогу укажу. А то, неровен час, нарвешься. Все упрятал?

— Все.

Спать легли рано, огня не зажигали. В полночь раздался резкий стук в дверь. Лесник выглянул в окно. Тихо ступая по половику, подошел к Поленову:

— Не спишь? Немцы подъехали. Лежи, лежи, я один выйду, не впервой.

Лесник ушел. Первое, что сейчас пришло на ум Поленову: а кто же он, этот старик? Здешний или заблаговременно поставленный полковником из разведотдела? А вдруг приведет сейчас фашистов, покажет на Поленова пальцем и скажет: вот он, кого вы ищете, пойдемте во двор, там у него стоит хитрая телега!.. Не разбудить ли Таню? Она, кажется, ничего не слышит…

Но он сдержался: не нужно. Если придут фашисты обыскивать, они увидят спокойно спящих людей, у которых документы в полном порядке. А старик — человек проверенный, знает полковник, к кому посылать.

— Лежи спокойно, Поленов! — шептал он самому себе. — Сейчас ты должен выдержать свой первый, а возможно, и последний экзамен на актера в таком трудном амплуа.

Через несколько минут вернулся лесник.

— Немцы, отстали от своей части. Про партизан спрашивали, — неторопливо сказал он. — Не слышал, говорю, спал крепко, может, и проезжали, не слыхал. А хорошо бы им самим к партизанам угодить — те бы показали им дорожку.

Никита Иванович снова попытался уснуть и не мог, хотя за окном было тихо, скрипел только старый, наклонившийся забор, раскачиваемый налетами ветра.

К утру ветер стих. Никита Иванович запряг лошадь, бросил на дно телеги куски железа, подковные гвозди в большой металлической коробке, кузнечный мех. Лесник вынес две овчины, чтобы было мягче сидеть Тане, а для коня — несколько охапок клевера.

Никита Иванович и Таня покинули затерявшийся в лесу домик. Лошадь шла быстро. На рытвинах телега тряслась, и тогда железо звенело и громыхало.

— Ты еще не умер от тоски в этом Шелонске? Я скоро начну выть волком! — Майор Мизель, переступив порог кабинета военного коменданта Шелонска, стряхнул с козырька капли дождя. — Никогда не думал, что в этой глуши буду жить так долго! И чего наши армии топчутся у Петербурга? Зацепились — надо идти дальше! На плечах противника ворваться в город! Пока Нева безо льда — легче топить большевиков и им сочувствующих! И тех и других там очень много!..

Последние фразы Мизель говорил, пожимая руку Хельману. Сняв черный блестящий реглан, он повесил его на оленьи рога, доставленные коменданту из краеведческого музея.

— Я несколько раз в день включаю радио: жду экстренного сообщения. Должны же наши взять Петербург! — ответил Хельман. — Садись, пожалуйста, Гельмут, это — кресло известного русского графа Строганова.

— Слышал об этой фамилии, когда изучал русскую историю, — ответил Мизель.

Он заметил оперативную карту на стене и начал переставлять флажки со свастикой поближе к Москве.

— Ты, Ганс, отстал! Наши армии более подвижны, чем военный комендант Шелонска!

— Я не получаю оперативной сводки, Гельмут, — отозвался Хельман, следя со стороны за перестановкой флажков, веря и не веря тому, что сейчас видел: шло окружение русской столицы.

— Москва будет взята раньше Петербурга! — уверенно продолжал Мизель, не отрываясь от карты. — Наши войска ведут неотразимое наступление. Русская столица объята паникой! Миллионы людей бегут из города. В Москве остались чекисты и ополченцы. Это — обреченные! Песчаная грядка не удержит горный поток! Я казнил бы тех наших стратегов, которые не советовали вести войну на два фронта. Теперь они молчат! Я рад, что ныне утратило свой смысл меткое изречение Бисмарка: «У немцев потребность — при пивопитии бранить правительство». Никто и никогда больше не будет ругать. Прозорливость фюрера гениальна!

— В этом убедился весь мир! — искренне согласился с Мизелем Хельман.

— О, мир еще во многом убедится. Мы этому миру еще докажем, что «против демократа — лучше нет солдата!». Кто это сказал?

— Гризгейм.

— О черт! Кто он такой?

— Немец.

— Тогда правильно. В этих словах истинно немецкий дух!

Мизель взял флажок и перенес его с маленькой точки «Н. Петергоф» на крупный квадрат «Петербург».

— Так будет точнее, — сказал он. — Петербург можно считать немецким городом, да и название подходит. Впрочем, мы можем назвать его Гитлербургом или Адольфштадтом… Дело в том, Ганс, что, если мы и не будем штурмовать город, он падет, как перезревшее яблоко с яблони! В Петербурге мы подожгли крупнейшие бадаевские склады, город остался без продовольствия. Почти четыре миллиона человек отрезаны от внешнего мира! Сколько они могут держаться без еды? Пять дней? Неделю?

Хельман улыбнулся.

— А я без еды и дня не проживу, — сказал он. — Половина второго, Гельмут. Я могу угостить тебя хорошим обедом. Есть бутылка твоего любимого «Наполеона», мне прислал один друг.

— О нет, Ганс! Я к тебе на двадцать минут: друга нельзя не навестить! Я тороплюсь на станцию Низовую. Нужно еще побывать у Коха. По делам службы. И проехать засветло твои «замечательные» пришелонские места!

— Огнев тогда не попался?

— Попадется. Но пока еще жив. Помнишь, я тебе говорил, что мы захватили раненого, похожего на Огнева? Когда я вернулся от тебя, он был еще жив. Мои парни умеют допрашивать! «Ах, ты молчишь?» Отрезали язык. «Ах, ты не хочешь нас слышать?» Прокололи барабанные перепонки. «Ах, ты не хочешь нас видеть?» Выкололи глаза. А потом повесили головой вниз. Но это был не Огнев, черт возьми!.. Большевистские фанатики и дикари!

— Я с подобными людьми сталкиваюсь ежедневно, — заметил Хельман.

— Все до падения Москвы, до падения Москвы! — повторил свои любимые слова Мизель.

— Может быть, выкроишь из своего бюджета времени шестьдесят минут, чтобы доставить удовольствие старому и верному другу? — спросил Хельман.

Мизель снял с оленьих рогов реглан, набросил его на плечи.

— На обратном пути, Ганс. «Наполеон» не скиснет, а закуски я вожу с собой. — Он надел реглан, затянулся ремнем. — Есть вещи, о которых я никогда не скажу и лучшему другу. Подробности и детали. О методах. Но отвлеченная информация не представляет тайны. Сегодня ночью линию фронта пересек легкий транспортный самолет русских. Вскоре он вернулся через линию фронта обратно. Мы прикинули скорость, курс и приблизительно определили, где он сбросил свой груз. Двумя днями раньше мой агент сообщил, что русские готовятся забросить в наш тыл двух лазутчиков. Их цель — проникнуть на станцию Низовую. Моя цель — изловить их!

— У тебя интересная работа, Гельмут!

— Не обижайся, Ганс: она интереснее и разнообразнее твоей.

— «Комендант Шелонска»! — Хельман криво усмехнулся. — Это для острот и насмешек на будущее. Анекдотическая должность!

— Временная! — успокоил Мизель. — Несколько недель можно посидеть и в Шелонске. Это не хуже, чем месить грязь, преследуя русских. При дележе добычи мы все равно будем первыми.

«Это ты. А я? — подумал Хельман. — Когда идет наступление, служба безопасности предпочитает быть в арьергарде, при дележе добычи — она всегда в авангарде!» Хельман улыбнулся и вкрадчиво проговорил:

— Не откажись доставить удовольствие — покажи пташек, спущенных большевиками с неба!

Мизель покровительственно похлопал его по плечу:

— Пташки и не подозревают, что силки уже расставлены. Я повезу их с почетом, в золоченой клетке. Эти птахи не понимают, что они несут для меня очередной крест! Я тебе покажу их непременно… На обратном пути.

«Пятая награда! — подумал Хельман. — Эх, отец, отец!»

— До возвращения с пташками! — Хельман крепко пожал руку Мизелю.