Очередной связной от Огнева навестил Калачникова вскоре. Это был новый человек, и разговор, как обычно, начался с пароля. Связной долго и бережно жал руку Петра Петровича и улыбался в свою рыжую округлую бороду. От него припахивало дымком; руки у связного огрубевшие, они были в коричневых и черных пятнах: видно, он имел дело с кузницей и железом.

— В Шелонске жить не довелось? — спросил Петр Петрович у связного, когда тот, потирая руки, усаживался за стол.

— Нет, — ответил связной, пряча улыбку в бороду.

— Знакомое лицо, — сказал Калачников.

— Бог сотворил людей по своему образу и подобию.

— Но сколько людей — столько и лиц! — возразил Петр Петрович.

— Ни я, ни вы, Петр Петрович, всех людей на земле не выстраивали. Наверняка оказались бы и похожие. Вот немцы. Похоже, что у всех у них одно лицо — подлое!

— Я сам так думал, — проговорил Калачников, натягивая на стол сморщенную салфетку. — А вот сегодня побеседовал с одним немцем и подумал: нет, не все они одинаковы.

— Что же он говорил, чем покорил вас, Петр Петрович?

Калачников слегка приподнял плечи и медленно опустил их.

— Покорить не покорил, но заставил усомниться в моих первоначальных предположениях, что все немцы стали подлецами, — ответил Петр Петрович. — Трезвые мысли высказывал, о поражении фашистской Германии думает.

— Быть может, провокатор?

— Я слушал. Говорил в основном он. Между прочим, немец намекал на то, что в Шелонск надо забросить побольше антифашистской литературы.

— А для чего побольше? Гарнизон в Шелонске незначительный!

— Слышал он, что командование немецкой армии собирается прислать в Шелонск на отдых эсэсовскую дивизию, вот…

Гость нетерпеливо перебил:

— Что вы говорите? Целую эсэсовскую дивизию?

— За что купил, за то и продаю… Так вот для них Отто, солдат этот, и желает антифашистской литературы.

— Эсэсовская дивизия, вот оно что! Это хорошо… — начал связной.

— Да чего же тут хорошего? — удивился Калачников и даже привстал. — Эсэсовцы в Шелонске — это плохо, дорогуша, очень плохо! Лучше, когда их нет!

— Это правда, — согласился связной. — Я имел в виду другое, Петр Петрович… Да, вот листовки… Просвещать эсэсовцев, конечно, нужно, но лучшая для них наука — битье. Мертвые эсэсовцы не способны на зло. — Знакомый голос у вас! — Петр Петрович долго и пристально рассматривал гостя. — Где-то я вас видел…

— Мало ли где человек с человеком может встретиться!

— Вот что, дорогуша, — нетерпеливо теребя хохолок седых волос на голове, начал Калачников, — просил меня товарищ Огнев за одного пленного. Тут он, у меня. Красноармеец Александр Иванович Щеголев, называет себя Сашок…

— Сашок? — перебил связной.

— Да, да, Сашок, — подтвердил Петр Петрович. — А вы его знаете? Я могу пригласить.

— Знать я его не знаю, но слышал о нем, — ответил связной. А после небольшой паузы добавил: — Нет, пока не надо с ним встреч, потом. Как он выглядит, как настроен?

Петр Петрович рассказал все, что знал о Щеголеве.

— Берегите его, Петр Петрович, это особая к вам просьба. Всех берегите!

— Да уж постараюсь. А паренек он славный, с первого дня мне приглянулся… Так вот об этих самых эсэсовцах. Где же найдутся такие силы, чтобы разбить в Шелонске целую дивизию?

— Надо еще узнать, что это за дивизия. Если из тыла, то, как говорят военные, полнокровная, а если с фронта — от нее остались рожки да ножки. Тогда здесь, в Шелонске, начнется формирование дивизии заново. В Германии есть еще и живые немцы.

— Значит, к нам будет прибывать пополнение? — спросил Петр Петрович.

— Наверное.

Связной положил на стол левую руку, на нее — правую. Пальцы, особенно ногти, у него были желтыми от табака, словно он специально коптил их и продымил насквозь. Отгибая палец за пальцем, связной перечислял задачи, которые возлагались на Калачникова.

— Надо постараться выяснить: когда дивизия будет переброшена в Шелонск, где намечено расквартировать офицеров, будут ли у них общественные здания, скажем, — ресторан, баня, клуб, кино или театр, как долго дивизия пробудет на отдыхе, будет ли она впоследствии сменена другими частями?

— Постараюсь, — тихо проговорил Калачников. — Если все это окажется в моих силах…

— Силы человека неизмеримы. На то он и человек!..

Петр Петрович стал хлопотать у желтоватого, давно не чищенного самовара.

— Давай чайком позабавимся. У меня пока еще настоящий, не эрзац.

— С удовольствием!

Связной сидел, смотрел с доброй улыбкой на хлопочущего хозяина и думал: открыться ему, что он тот самый Алексей Шубин, который так много написал очерков и статей, чтобы прославить шелонского мичуринца Петра Петровича Калачникова? «Нет, сегодня не буду, — решил связной, — откроюсь в следующий раз. Пусть тогда потешится, посмеется старик. Для него и смех — лекарство!»

Военный комендант не сразу принял Калачникова: он читал доставленный фельдъегерской связью документ. Даже Шарлотта отошла от него и смотрела в окно на дерущихся из-за конского навоза воробьев.

— Что там у вас, профессор? — спросил Хельман, после того как фельдъегерь ушел, а документ перекочевал в темный несгораемый шкаф за спиной коменданта.

— Текущие дела, господин комендант, — ответил Петр Петрович. — Строительство парников заканчивается. В марте — апреле будете кушать свежие овощи. Пришел просить стекла и замазки — не хватило.

— Работы с парниками нужно форсировать, — произнес Хельман тоном приказа. — Закончите — и срочно же отправьте военнопленных в лагерь. Разрешаю оставить двух-трех лучших, для которых не потребуется охраны, используйте их потом по своему усмотрению.

— Хорошо… Слушаюсь!

— Кстати, профессор, какое помещение легче всего оборудовать под звуковое кино?

Он не смотрел на Калачникова, его взгляд был устремлен туда же, куда смотрела Шарлотта, словно он впервые увидел драчливых русских воробьев. Ему нравилось гладить шрам на правой щеке, и он это делал с большим удовольствием. «А славную тебе в наших краях отметку сделали!» — подумал Петр Петрович и переспросил:

— Простите, помещение нужно для местного населения или для войск?

— Это не имеет значения!

— Местное-то население в любом сарае может посмотреть…

— Мне нужно оборудовать с комфортом, сделать, так сказать, шелонский люкс.

— Здание промкомбината может подойти. Там когда-то, до открытия Дома культуры, кино показывали. Помещение, конечно, не ахти какое, но лучшего у нас не сыщете. Ремонт нужен основательный.

— Да! Шелонск — это дыра! — сказал Хельман. — Посмотрю. — Он прочел лежавшую у пресс-папье бумагу и спросил: — Боризотов, такой известен вам?

— Это не бывший артист?

— Почему бывший? — Хельман поморщился. — Он и сейчас артист.

— Слушал, слушал его! Лет пяток назад. Но в Шелонске он не бывал.

— Теперь вы услышите и увидите его в Шелонске. Это большое событие для города.

— Безусловно, господин комендант.

— Если у вас больше ничего нет, профессор, можете идти. Стекло и замазку я прикажу дать.

Петр Петрович уже собрался уходить, но его жестом остановила Шарлотта. Она приблизилась к нему и начала нежно, певуче:

— Профессор, вы мне очень нравитесь! Вы типично русский человек: бородка, взлохмаченные волосы. Вы давно не бриты и не стрижены.

— В городе нет ни одной парикмахерской, — начал было оправдываться Калачников.

— Нет, нет, вот таким я и представляла себе русского ученого!

— Что вы, что вы! — Петр Петрович замахал рукой.

— Профессор, я вас заберу в Германию! — безапелляционно заявила Шарлотта. — Вы там будете у меня всегда на виду!..

— Не надо шутить, госпожа Кох.

— Нет, я серьезно. Ганс, подтверди, что я говорю правду!

Хельман кивнул головой. Слушая этот разговор, он думал о том, что миловидное создание — его невеста — существо жестокое. «Если представится случай, она и меня выставит на осмеяние: любуйтесь, вот он, один из влюбленных в меня дураков!»