Какова судьба этой деревни? Где сейчас смуглый, похожий на цыгана, паренек? Кто одержал победу? Вчера, шестого ноября, направилась карательная экспедиция в сторону Гучков. И — ни слуху ни духу. В город Петр Петрович не выходил: как бы не разминуться со связным Огнева, он должен появиться сегодня или завтра.
Когда человек живет на людях, ему легче: можно поделиться думами, рассказать или выслушать шутку и анекдот, спеть песню. На людях и смерть красна! А Петр Петрович был один, и те люди, которые окружали его, были его врагами — их смеха он не переносил, как не мог спокойно смотреть и на их улыбающиеся физиономии.
Долго стоял Петр Петрович у окна, наблюдая, как порывистый ноябрьский ветер крутит поземку на притихшей городской улице. Вдруг Калачников резко обернулся и направился к шкафу, над которым висел семейный портрет. Он снял его, перевернул на другую сторону и поставил на комод в углу. Свет от керосиновой лампы осветил знакомые контуры древней стены с высокими, точно ажурными, башнями, увенчанными рубином звезд. После прихода фашистов в Шелонск Петр Петрович, сжигая политическую литературу, заметил в журнале этот снимок Кремля. Рука повисла в воздухе и не дотянулась до печки. Тогда он и наклеил фото с другой стороны семейного портрета: разве придет кому в голову, что это сделано нарочно?
Он придвинул снимок поближе, стряхнул с него пыль.
— Эх, Москва, Москва! — тихо прошептал он; на глазах старика заблестели слезы.
Петр Петрович снова перевернул портрет. Он медленно ходил по комнате, думая не о том, что есть, а о том, что будет: о земле — светлой и красивой, о кремлевских садах и скверах, в которых когда-нибудь найдется местечко для нового деревца, созданного селекционером Калачниковым.
2
Еще не рассвело, а в дверь раздался настойчивый стук. Калачников торопливо поднялся с кровати, набросил на плечи старенький, полинялый халат и пошел открывать. В комнату вошел невысокий человек с зеленой повязкой на левой руке. Он щурил глаза и улыбался.
— Здравствуйте, цветы есть? — спросил он.
Старик растерянно посмотрел на полицая. «Что ответить ему? Глупость порет, что ли, разыгрывает на старости лет? А вдруг?..»
— Цветов нет. — Петр Петрович нахмурил брови, точно не знал, что говорить дальше. — Есть семена.
— А будут цветы? — полицай продолжал улыбаться.
«Да он действительно пароль знает!» — обрадовался Калачников и быстро ответил:
— Конечно будут!
«Полицай» пожал руку старику и сказал:
— Еще раз здравствуйте, Петр Петрович! Я ведь от Огнева!
— Садитесь, пожалуйста! — быстро проговорил Калачников, обрадованный приходу гостя.
Посетитель отвязал зеленую полицейскую повязку и положил ее в карман.
— Рискнул с этой тряпкой, — пояснил он. — Сейчас в город пробраться трудно. Мы поймали полицая из соседнего района. Его документами и воспользовался. Мол, к родственникам в Шелонск иду.
— А как шелонские полицаи? Что с Гучками? Где тот славный парень? — старик не давал ответить ни на один вопрос и продолжал задавать все новые и новые. Он даже вскочил со стула и теперь стоял напротив гостя.
— Туго нам пришлось, Петрович, — упавшим голосом проговорил партизан, руки у него задрожали.
— Что такое? Вас разбили? — испуганно спросил Калачников.
Гость помолчал.
— Разбить нас не разбили, но людей мы потеряли. И хороших людей, Петрович. А думали без потерь обойтись: при внезапном нападении такое бывает…
— Так что же случилось?
— Мы готовились принять только полицаев, — медленно начал связной. — Думали так: их машина пройдет — мы подорвем за ними мост и встретим их огнем. А чтобы машина не могла развернуться и удрать, дорогу по бровке заминировали. Смотрим, едет не одна машина, а две: за полицаями — немецкие пулеметчики и автоматчики. А за этими машинами — танк и броневик.
— Да, да, — сочувственно проговорил Калачников, покачав головой. — Это Мизель. Он со своей бандой нарочно прибыл за несколько часов до нападения, чтобы никто не узнал.
— Да, Мизель хитрый черт. Наши разведчики, дежурившие на шоссе между Шелонском и штаб-квартирой Мизеля, даже донести не успели…
— И что же дальше?
— Наш подрывник взорвал мост вместе с танком. Танк ткнулся носом в берег. Из строя вышел, но не затонул.
— А броневик?
— Уцелел. Сила огня у него большая. Из пулемета и винтовки его не возьмешь. А подрывать гранатами не рискнули: могли понапрасну погубить людей.
— А полицаи?
— Вот им всыпали! — оживился партизан. — И немцам на машине! Полицаи сунулись в деревню, а там у нас станковый пулемет. Вряд ли кто из них уцелел!
— А деревня?
— Сожгли ее немцы… Зажигательными пулями…
— А люди? Ведь там же люди! Дети там! — прервал гостя Петр Петрович.
— Мы людей еще под вечер в лес вывели.
— А паренек? Жив он? Ведь он должен быть в машине!
— Погиб паренек… Из машины он выпрыгнуть успел, метров тридцать бежал… Очередью его, собаки! И второго паренька, который к вам ходил, ранили. Но того легко…
Они долго молчали.
— Огнев просил передать вам большое спасибо, — нарушил молчание партизан.
Калачников отмахнулся.
— За что спасибо? Ваши-то люди погибли, без потерь не обошлось!
— Главное сделано: в Гучках все спасены. А их больше ста человек, Петрович.
— Меня благодарить не за что: я в бою не был. Благодарность эту в свой адрес не принимаю! — упорствовал старик.
— Вы все время на боевом посту, Петрович! Без вашего донесения народ в Гучках был бы сожжен заживо.
Калачников ничего не ответил, настроение у него заметно упало, руки стали дрожать; таким он бывал всегда, когда слышал о гибели людей, особенно тех, кого знал или с кем успел познакомиться.
— А у меня есть и радостная весть, Петр Петрович, — сказал гость, заметивший перемену в настроении старика. — Вчера в Москве на Красной площади состоялся парад Красной Армии.
— В Москве? На Красной площади? — встрепенулся Калачников.
— Да, на Красной, на нашей замечательной Красной площади шли войска Красной Армии! — с воодушевлением произнес партизан.
— Так ведь под Москвой немцы!
— Немцы в нескольких километрах от Москвы…
— Обождите, обождите… И парад, как в прежние годы, как в обычный праздник?!
— Да!.. Когда мы слушали радио, Петр Петрович, то казалось, что нет врага под стенами Москвы и Ленинграда, что Москва твердо знает, когда мы будем в Берлине!
— Как это приятно услышать! — голос у Калачникова дрогнул. — Народу все это надо сообщить! Порадовать людей нужно!
— За этим и пришел. Выпустили наши ребята листовки на своем партизанском «лилипуте». Я их принес. Разложите, побросайте, где можно. Но не рискуйте. А пока спрячьте…
Он вынул из-за пазухи небольшую пачку листовок и положил на стол. Калачников вчитывался в крупные буквы заголовка:
«В МОСКВЕ СОСТОЯЛСЯ МОГУЧИЙ ПАРАД КРАСНОЙ АРМИИ. А ФАШИСТАМ НИКОГДА НЕ БЫВАТЬ В НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ СТОЛИЦЕ!»
— Как это хорошо, — тихо произнес Калачников и поцеловал пахнущий типографской краской листок.
— Скоро, Петр Петрович, начнем выпускать «Шелонскую правду». Размер будет, конечно, поменьше, чем в мирное время.
— Да разве, дорогой, в размере дело! Я ведь люблю свою газету. Если вы бывали раньше в Шелонске, то должны помнить Алексея Шубина. И статьи писал, и фельетоны, и очерки. Стихами тоже баловался. Город любил, природу обожал. Благородный человек! Большая помощь от него была…
Гость не перебивал Калачникова, слушал со вниманием. И лишь после едва слышно проронил:
— Мы с Алексеем Осиповичем Шубиным от немцев удирали, Петр Петрович. Расколотили наш отряд, вот мы, уцелевшие, и хотели к своим прорваться. Через линию фронта…
— И как же?
— Прижали нас к непроходимому болоту. Трое суток подряд, днем и ночью, сыпали по нас снарядами и минами. Спаслись, да немногие. Ночью в лес обратно пробились.
В глазах у Петра Петровича и нетерпение и испуг:
