Куда подевались партизаны? Быть может, прослышали о карателях и ушли в глушь, куда и танки не пройдут и люди идти побоятся?

— Что ты здесь крутишься, старый хрыч? — неожиданно прогремел басовитый голос.

Перед Поленовым предстал рослый краснощекий детина лет под тридцать с залихватскими усиками и чубом темных волос, отчетливо выделявшемся на фоне серой шапки-ушанки.

— Я-то? — всерьез растерялся Поленов.

— Ты-то! — подтвердил неизвестный, поправляя гранаты у пояса и как бы напоминая этим, что шутить он не намерен. — Борода-то у тебя настоящая, доморощенная, или так, для фасона? — Тут усач так сильно дернул за бороду, что из глаз Поленова выступили слезы.

— А ты не балуй, заблудился я. На Тетьково мне надо. Правильно еду али нет?

— Ты, дед, зубы не заговаривай! — На дорогу прыгнул мужчина помоложе с немецким автоматом поверх полушубка.

— У тебя ведь зубы не болят, чего же их заговаривать! — огрызнулся Поленов.

— Постой, постой! — словно обрадовался чему-то мужчина с автоматом. — Это ты в Низовой кузницу получил?

— Я, стало быть…

— Лошадь Эггерту подковывал?

— Кто этот Эггерт, немец, что ли?

— Не прикидывайся! — И к товарищу: — Это о нем я тогда рассказывал! — Опять к Поленову: — Быстро ты снюхался со своими! И Эггерт к нему ездит, и помощник головы заходит! Мало тебя в лагере держали!.. По домам в Низовой с дочкой шляется, для немцев все вынюхивает, рыжая скотина!

«А он имеет обо мне точные сведения, — подумал Никита Иванович. — Огнев молодец, далеко пустил свои щупальца!»

— Кулаки, молодой человек, разные бывают, — начал было возражать Поленов.

— Знаем вашего брата, — оборвал молодой, более горячий «собеседник». — Где документы?

Никаких документов, кроме немецкого паспорта и приказа об освобождении из лагеря, у Никиты Ивановича не было, и он протянул их мужчине постарше возрастом. Но молодой перехватил бумаги и начал читать, презрительно поглядывая на пленника.

— Вот-вот, сам Трауте освободил! А Эггерт кузницу дал! Лошадь ему подковывает, рыжая образина!

— Ты не ругайся, — спокойно проговорил Поленов. — Ну, освободил Трауте, что ж из того? И по сей день на торфу работать?

— Зачем на торфу! Если у тебя душа правильная, надо забыть обиды и идти туда, куда идут все честные люди. А ему — кузницу, он деньгу зашибать должен!

Никита Иванович еще не знал, кто стоял перед ним: враги или друзья. Скорее всего, друзья. Могла быть и провокация: вдруг их подослал Эггерт, чтобы окончательно убедиться в преданности кулака Поленова?

Но продолжать разговор дальше было рискованно: время боевое, да и есть ли оно у этих людей? Погорячатся — и капут Никите Поленову!..

— Ваше право, ребята, казнить меня или миловать, — примирительно сказал Никита Иванович. — Да только разобраться надо. Ведите меня к своему старшему. Можете и глаза завязать, и руки закрутить. Ей-богу, не побегу!

Постарше тронул свой длинный толстый ус и сказал:

— А чего нам горячку пороть? Поведем. Пока за «языка» сойдет. А там видно будет!

Тот, что помоложе, никак не хотел успокоиться. Особенно ему не нравилась рыжая борода Поленова.

— Отрастил, схитрил! — зло говорил он, посматривая на Никиту Ивановича. — А ну, шагай-вышагивай, рыжее благородие!

Никита Иванович сам привязал Соколика к дереву, дал ему вволю сена, покрыл его овчиной, похлопал по бокам и пошел между двумя конвоирами. Как и прежде, на душе было спокойно: свои ребята, поругаются, а сделать ничего не сделают. А там Огнев, Придется ему открыться до конца.

Огнева на месте не оказалось: ушел на выполнение задания. Никита Иванович так и не увидел партизанского лагеря: еще за километр ему завязали глаза шарфом; он шел, спотыкаясь, ему все время казалось, что вот-вот он упадет в какую-то пропасть.

Землянка, в которую его привели, была тесной и темной, лишь в печи, сделанной из большого чугунного горшка, светились тлеющие угли. Никита Иванович прилег на еловые ветки и против своей воли уснул. Проснулся и испугался: в лагере — ни шороха. Неужели ушли, оставили его одного? Поленов приоткрыл дверь.

— Что, борода, не спится? — насмешливо спросил молодой паренек с перевязанной бинтом головой.

— Уже поспал, сынок.

— Волк серый в поле тебе сынок! Как быстро усыновил! — сердито огрызнулся парень.

— Что ругаешься-то, а? — с искренней теплотой в голосе спросил Никита Иванович: — Ты ведь не знаешь, кто я такой. Может, я лучше, чем ты думаешь?

— Видали мы таких «лучших»! Немцы за зря кузницу не дадут! Если только за рыжую бороду!

— Какая разница? У тебя борода будет светлая, у меня рыжая. Ты из какой деревни, парень?

— Из деревянной! Иди, досыпай.

Никита Иванович вернулся в землянку, присел на еловые сучья. Задумался. Огнев на задании. Все может случиться с человеком. Не дай бог, убьют еще. Только ему можно открыться, а без него кто поверит, что Шубин и Поленов одно и то же лицо? Может, и нет в отряде старых знакомых… Здесь, в лесу, суд скорый. А почему на честное слово должен поверить и сам Огнев? «Вместе работали…» Ну и что из того? Огнев часто бывал у Калачникова, хвалил его на всех совещаниях, а он к немцам перешел, служит им, как верный холуй! Как доказать Огневу, что ты честен? Конечно, может и поверить. А не поверит — придется назвать фамилию полковника из разведотдела фронта. Пусть Огнев запросит свой партизанский штаб, а там свяжутся с полковником, наведут справки, кто такой Никита Иванович Поленов и можно ли ему верить на слово. А есть ли у Огнева рация? Должна быть, как же можно обойтись без нее?.. А если испортилась? Рация — штука хрупкая…

Он приоткрыл дверь землянки и спросил у караульного:

— Слушай, парень, радио у вас есть?

— Фашистам на Низовую привет передать хочешь? — послышался насмешливый голос. — Не торопись, еще есть время!

Нет, не сладишь с таким парнем!

Позднее у парня, наверное, что-то пробудилось в душе, и, приоткрыв дверь, он сказал:

— Спи, дед. Когда надо — разбудим.

Утром в землянку к Никите Ивановичу вошел человек в дубленом коричневатом полушубке. Потеребил бороду, прищурил глаза.

— Зачем пожаловали, Никита Иванович, в наши леса? — спросил он. — Я — Огнев.

— Здравствуйте, товарищ Огнев! — оживился Поленов. — Очень рад встретиться с вами!

— Не знаю, насколько вы рады этой встрече. Садитесь. Вы не ответили на мой вопрос.

Никита Иванович сел на еловую хвою, Огнев — на торчавший из земли пенек. Они внимательно смотрели друг на друга: Огнев — строго и с любопытством, Поленов — с затаенной улыбкой. Ему нравилось, что Огнев не узнал его.

— Товарищ Огнев, вы работника газеты «Шелонская правда» помните? Был такой Алексей Шубин…

— Какое это имеет отношение к моему первому вопросу?

— Непосредственное, Виктор Викторович. Шубин — это я.

Огнев приоткрыл дверь. На него смотрели прищуренные глаза Поленова — молодые, лукавые. Огнев тотчас снова закрыл дверь.

— Узнал, узнал! — обрадовался он. — Помню вас, Алексей Осипович. Приветствую! — он пожал руку Шубина, но тут же спохватился. — А как же все это получилось? Как же вы кулаком Поленовым стали? Как в нашем лесу оказались?

— Придется рассказать, Виктор Викторович!

Они присели на еловые ветки, и Шубин сообщил все, что могло интересовать собеседника: и как разбитый партизанский отряд был прижат к непроходимому болоту, и как ему, Шубину, удалось прорваться к своим, и о встрече с полковником, и о том, как Алексей Осипович Шубин стал Никитой Ивановичем Поленовым. Рассказал он и о цели своей поездки в лес на поиски партизанского лагеря…

— Так, так, — проговорил Огнев, выслушав Никиту Ивановича. — Значит, на Низовой каратели? Мы знали, что они прибыли туда. Не знали только, против кого они предназначены. Ну что ж, давай, Мизель, карателей — встретим!

— Рискованно, Виктор Викторович: их много, около батальона, пожалуй, наберется. И танков штук шесть. Авиация тоже будет.