— Роуз, — выдохнула Сидел, протягивая к ней руки, но та увернулась.

— Не прикасайся ко мне!

Сидел съежилась.

— Довольно! — воскликнул Майкл.

— Не довольно! — возразила Роуз, хотя руки тряслись, а лицо горело. — Не довольно. Мы еще даже не начали! Как ты мог!

Сидел забилась в угол только что оклеенного обоями холла.

— Понимаю, что ты никогда нас не любила. Но скрывать родную бабушку? Это уж слишком, Сидел, даже для тебя!

— Это не она. — Майкл схватил Роуз за плечо. — Не ее идея. Моя!

Роуз безмолвно, как рыба, открыла и закрыла рот.

— Вздор, — выговорила она наконец. — Ты бы не…

Отец. Вот он, перед ней. Молящие серые глаза, высокий белый лоб. Ее измученный, несчастный, добрый, похожий на потерявшегося пса отец.

— Ты ни за что…

— Давай сядем, — попросил Майкл. Сидел выступила вперед.

— Это не я, — сказала она глухо. — И мне очень жаль…

Роуз смотрела на мачеху. Мачеху, которая всегда в ее глазах выглядела чудовищем. Ту самую мачеху, которая еще никогда не казалась столь жалкой. Маленькое обиженное личико, старое, несмотря на обведенные татуировкой губы и кожу без единой морщинки. Слышала ли она раньше нечто подобное? Сожалела ли Сидел вообще о чем-то хоть когда-нибудь? Роуз не могла припомнить случая, чтобы мачеха извинялась перед ней.

— Ты не знаешь… — прошептала Сидел. — Не знаешь, каково было жить в этом доме. Годами сознавать, что ты недостаточно хороша. Что не тебя выбрали первой, что ты не та, кого действительно хотели. Что любой твой шаг уже заранее осуждают!

— Ах, простите! — нагло, совсем как Мэгги, фыркнула Роуз. Сидел ответила злобным взглядом.

— Я никогда не могла вам угодить! — пожаловалась она, моргая только что подшитыми веками. — Ни тебе, ни Мэгги!

— Сидел, — мягко сказал Майкл.

— Ну давай, расскажи всю правду! Ей давно пора знать!

Роуз продолжала смотреть на мачеху, может, впервые в жизни разглядев уязвимость, скрытую слоем косметики, ботоксом, диетами и чванливостью. Она смотрела и видела женщину, переступившую порог шестидесятилетия, женщину с тощим, жилистым, непривлекательным телом, лицо которой казалось безжалостным, грубым шаржем.

Смотрела и понемногу начинала догадываться, с какими душевными муками каждый день приходилось жить Сидел: муж, до сих пор влюбленный в погибшую первую жену, бывший супруг, бросивший ее, дочь, ставшая взрослой и покинувшая дом.

— Роуз, — позвал отец. Она последовала за ним в гостиную. Кожаную обивку мебели сменила замша, тоже ослепительно белая. Роуз уселась на одном конце дивана, отец — на другом.

— Мне ужасно жаль насчет Сидел, — начал отец и глянул в сторону входа. Роуз поняла: он ждет жену. Ждет, пока она придет и сделает за него всю грязную работу.

— Ей сейчас нелегко приходится. Проблемы с Маршей.

Роуз пожала плечами, не слишком сострадая мачехе и Марше, которая никогда не обращала особого внимания на сводных сестер, заботясь только о том, чтобы они не брали ее вещи, пока она бывала в колледже.

— Та вступила в секту «Евреи за Христа», — пояснил Майкл, отводя взгляд. — Решила стать христианкой.

— Шутишь!

— Вот и мы так сначала подумали. Что она нас разыгрывает.

— О Боже, — ахнула Роуз, представив, что испытывает мачеха, мачеха, которая развесила мезузы [47]над каждой дверью в доме, даже над ванными, и морщилась при виде Санта-Клаусов в торговых центрах. — Христианкой, говоришь?

Отец покачал головой.

— Когда мы приехали в гости в прошлый раз, у нее на двери висел огромный рождественский венок.

— Хо-хо-хо, — безрадостно пробормотала Роуз.

Отец сурово нахмурился, но на нее это ничуть не подействовало.

— Перейдем к более насущной теме. Моей бабушке. Майкл громко сглотнул.

— Она звонила тебе? Элла?

— Мэгги написала. И сообщила, что живет с этой… С Эллой. Ну, выкладывай.

Отец молчал.

— Папа!

— Мне стыдно, — признался Майкл. — Я давно должен был рассказать вам о бабушке.

Он обхватил руками колени и принялся раскачиваться, явно жалея об отсутствии такого подкрепляющего средства, как годовой отчет или по крайней мере выпуск «Уолл-стрит джорнал».

— Мать твоей матери. Элла Хирш. Давно переехала во Флориду. После… после смерти Кэролайн.

— Ты сказал нам, что она живет в доме. Майкл сжал кулаки.

— Так и есть. Только это не тот дом, о котором ты, вероятно, подумала.

— То есть?

— Это ее дом. Ее и Аиры.

— Ты солгал нам, — бросила Роуз.

— Скорее, о многом умолчал, — возразил он. Похоже, это объяснение пришло ему в голову много лет назад и с тех пор не раз повторялось, по крайней мере мысленно.

Майкл глубоко вздохнул.

— После того как ваша мать…

— Погибла, — докончила Роуз.

— Погибла, — повторил Майкл. — Я разозлился.

Он замолчал и уперся взглядом в журнальный столик из стекла и металла.

— Разозлился?? На кого? На родителей мамы? На Эллу?

— Они пытались рассказать правду о Кэролайн, но я не захотел слушать. Я был так влюблен…

Роуз зябко передернула плечами.

— Я очень ее любил. А их не мог видеть. Когда я встретил твою мать, она постоянно принимала литий. И состояние ее было стабильным. Но Кэролайн ненавидела лекарства. Считала, что из-за них она становится вялой и в голове все путается. Я пытался заставить ее принимать таблетки, и Элла тоже, и сначала все шло хорошо, но потом…

Он порывисто сдернул очки, словно не мог вынести их тяжести.

— Она любила тебя. Всех вас. Но не могла…

Майкл запнулся.

— Это не играло роли. И не меняло моих к ней чувств.

— Какая она была? — спросила Роуз. Отец удивленно вскинул брови.

— Ты не помнишь?

— Ты сделал все для этого. Или скажешь, что воздвиг ей мавзолей в этом доме?

Она обвела рукой безупречно чистую гостиную Сидел: белые стены и белый ковер, полки, на которых не было ни одной книги, только стеклянные безделушки и свадебная фотография Моей Марши.

— Ни одного снимка. Ты никогда не говорил о маме!

— Слишком больно. Больно вспоминать. Больно видеть ее лицо. Я боялся причинить боль тебе и Мэгги.

— Не знаю, — протянула Роуз. — Жаль… Жаль, что ты держал все в тайне.

Майкл немного помолчал.

— Помню, как впервые увидел ее. Она шла по кампусу Мичиганского университета, катила свой велосипед и смеялась, и в моей голове словно колокола зазвонили. Никогда не видел ничего прекраснее. В волосах у нее был розовый шарф…

Перед Роуз вдруг замелькали отрывки, кадры — знакомое лицо, щека, прижатая к ее щеке. И нежный голос: «Спокойной ночи, девочка из сказки. Спи крепко, солнышко мое».

Лгали все. Либо лгали, либо скрывали часть правды. Элла солгала отцу насчет своей дочери, вернее, пыталась сказать правду, да только он не захотел слушать. Отец лгал дочерям насчет Эллы, вернее, сказал лишь крохотную часть правды.

Роуз порывисто вскочила. Ложь, ложь, ложь, но где же правда? Мать была душевнобольной, она погибла. Отец посадил себе на шею злобную ведьму и отдал дочерей ей в руки. Бабушка исчезла, и Мэгги каким-то образом отыскала ее. А Роуз ничего не знала. Совсем ничего.

— Ты просто избавился от матери. За все годы в этом доме я не видела ни ее фотографии, ни вещей…

— Говорю же, это слишком больно. Достаточно тяжело было видеть каждый день вас обеих.

— Ну спасибо.

— О, нет-нет, я не это…

Он вдруг взял Роуз за руку: жест до того нетипичный, что она лишилась дара речи. Отец вообще не касался ее, если не считать редких клевков в щеку, с двенадцати лет. С того несчастного дня, когда она вышла из ванной и прошептала, что у нее месячные.

— Просто вы были так на нее похожи. И каждый ваш жест, каждое движение снова и снова напоминали о Кэролайн.

— А потом ты женился на ней, — бросила Роуз, кивая в сторону прихожей, где, по ее предположениям, до сих пор была Сидел.

Отец вздохнул.