— Надо ли их размывать? — заметила Людмила. — Они целыми днями в речке полощутся.
Женщина все-таки быстро раздела ребят догола и посадила, смирных и стеснительных, в теплую воду. Сначала слышала Людмила звонкий голос одной хозяйки, потом засмеялся Мишутка, что-то быстро рассказывая. Людмила, оставив мысль, что ее принимают не за «ту», успокоилась и осматривала богатое убранство комнаты.
Вещи казались ей слишком чистыми и аккуратными, стояли парадно, словно в магазине в день открытия. Да и вся квартира, воздух в ней представлялись гостье необжитыми. А в ванной не умолкали плеск воды, женский и детский смех. Наконец хозяйка вошла в комнату и спросила у Людмилы, нет ли чистого переодеться ребятам? Людмила достала из сумки майки и трусики. Вскоре Мишутка и Петруша появились перед матерью мокроволосые, до розового цвета обтертые махровым полотенцем.
Последней вошла в ванную Людмила и ахнула: стены облицованы светло-голубым кафелем, пол — розовым, на блестящих крючках пушистые полотенца; перед зеркалом на столике расчески, флаконы с духами, дюжина тюбиков с пастой для кожи рук и лица. Такой роскоши Людмила никогда не имела и не подозревала, что женщине нужно так много мелкого добра.
Она открыла краны с холодной и горячей водой, сняла с себя запыленный джемпер, вынула из волос шпильки; резко тряхнув головой, рассыпала темные, слегка волнистые волосы по обнаженным смуглым плечам. Попробовала одной расческой расчесаться, потом другой, — забыла взять из сумки свою, — расчески вязли в ее густых волосах. Она трогала щипчики, ножнички и не знала, что с ними делать. Осмотрев с восхищением, клала на прежнее место.
Ванна наполнилась чистейшей водой; Людмила робко легла в нее — боялась наплескать на пол, — вытирала ладонью со стены брызги.
Привыкла Людмила мыться зимой в деревенской бане, мылась дома в цинковой ванне поздним вечером, прежде выкупав ребятишек и уложив их спать. А летом вымокнет Людмила на дождике, оботрется полотенцем — и свежа, и волосы от дождя распушатся в целую охапку. С мальчишеской удалью она купалась в Улике. Приведет на берег своих удальцов и первая с разбегу бросается в воду — руки вразлет, брызги во все стороны!.. В городской ванне не поплаваешь вразмашку, не кинешься грудью на синие барашки. В ванне Людмила долго не засиделась.
Вернулся хозяин, отдал жене полную сумку провизии и сказал Мишутке:
— Будем знакомиться. Как тебя звать?
— Я-то — Мишутка-Прибаутка, он — Петя-Петушок, — мальчуган показал на брата, — а его звать Вася-Василек, вот и Люся-Люсямна, а ты кто будешь?
— Интересные имена! — понравилось хозяину. — Кто же придумал?
— Мама Мила выдумщица, все она…
— Ужин готовит тетя Мотя, — в тон Мишутке представлял хозяин, — я дядя Саша. Пока скатерти-самобранки нет на столе, расскажи про свою деревню.
— Неохота разговаривать на пустой желудок, — вяло заявил Мишутка, с опаской отодвинувшись от Люсямны.
Дядя Саша заговорщицки подмигнул ребятам и принес из кухни тарелку с малиной. Удальцы, соблюдая строгую очередность, брали по ягодке; никто не торопился и не жадничал. Люсямна вовсе отказалась.
После малины разговор между дядей Сашей и удальцами мало-помалу завязывался.
Ужинали в комнате за круглым столом. Взрослые выпили по бокалу вина в честь приятного знакомства. Людмила зарделась, стала особенно разговорчивой и смешливой. Тетя Мотя бегала на кухню, приносила салат, суп, жареную картошку, а потом компот и малину. Она то и дело напоминала удальцам:
— Петруша, доедай суп — большой вырастешь… Василек, а ты о чем задумался?.. Ну-ка, Мишутка-Прибаутка, позволь поухаживать за тобой, — и на своей вилке подносила ко рту мальчугана поджаренный ломтик картошки.
Мишутка терпел-терпел и не выдержал:
— Сама ешь, чо суетишься.
Хозяйка отдернула вилку с очередной порцией картошки, посмотрела на Людмилу, на дядю Сашу и вдруг расхохоталась, вытирая передником слезы. Мишутка ел да исподлобья поглядывал на взрослых и на щипок Люсямны никак не отреагировал. Он втайне жалел, что постарался выхлебать гороховый суп: наелся, а тетя Мотя принесла компот и малину. Хитрая! Чтобы ей сразу дать Мишутке самое вкусное… В другой уж раз она его не проведет.
После ужина у ребят слипались глаза, заплетались языки. Дядя Саша спрашивал у Мишутки, не останется ли он жить навсегда в городе? Обещал велосипед, настоящее ружье и каждый день кормить его одной клубникой да виноградом. Мишутка кивал головой:
— Останусь. — Потом, вероятно очнувшись от дремоты, отчужденно смотрел на дядю Сашу: — Нет! Я с мамой Милой…
Ребятишки разом уснули, разметавшись на белоснежных простынях. Людмила перемыла гору посуды, хозяйка вызвалась постирать детскую одежонку. Дядя Саша курил, выпуская дым в открытую форточку, о чем-то думал. В квартире стало тихо. Дядя Саша все ходил по кухне и коридору и о чем-то продолжал думать. Когда посуда была вымыта, выстирана одежонка и развешана на балконе, взрослые тоже улеглись.
Мишутка согнал Люсямну с дивана-кровати на свою раскладушку, а сам перебрался к матери — видно, побаивался, как бы ночью не украл его дядя Саша.
Долго не могла уснуть Людмила в гостях. Прислушивалась к ровному дыханию детей. Когда хозяйка Мотя сказала: «Счастливая вы!..» — Людмила по-иному взглянула на плюшевого медвежонка, сидящего на платяном шкафу, и поняла, что в ухоженной квартире никогда не бывало детей. Неподвижные медвежонок и кукла выцвели, поблекли…
Дверь спальни тихонько приоткрылась, и Людмила увидела Мотю. Она подошла на цыпочках сначала к Петруше и Васильку, поправила на Люсямне одеяло, потом склонилась над Мишуткой. Людмила притворилась спящей, сквозь ресницы следя за хозяйкой. Та послушала, как дышит Мишутка, коснулась рукой его головы. Постояла и тихо вернулась в спальню.
— …Открываю дверь, а они передо мной… — услышала Людмила напряженный шепот Моти. — Смотрю на них и слово боюсь сказать — вдруг разбегутся.
Послышались всхлипы, с трудом удерживаемые слезы.
— Успокойся, — говорил Моте муж. — Людмила проснется… Ну что тут поделаешь…
— За что же мне такая кара? Кому я горе причинила? Или сирот обидела!..
Не спали супруги долго, о чем-то полушепотом переговаривались. У Людмилы стало тяжело на сердце, она чувствовала себя виноватой перед Мотей.
Рано утром дядя Саша собрался на работу, а Мишутка раньше него проснулся. Дядя Саша на кухню — Мишутка за ним. Любовался, как дядя Саша пил чай, курил папироску и надевал в коридоре брезентовые брюки и куртку. Мишутке очень приглянулась его амуниция, и пахла она хорошо — горелым железом и табаком. Дядя Саша работал бригадиром монтажников — строил большой завод. Уходя, он сказал Людмиле, что отпросится у мастера и непременно разыщет Милешкина.
Проснулась и тетя Мотя; проснулись все гости. Тетя Мотя вымыла Мишутке лицо и руки, сама покормила его и тоже засобиралась на работу. Рассказывала удальцам, какое интересное у нее дело. Она лечит сердца, видит их, обнаженный рентгеном: и равнодушные, и отзывчивые, и непримиримые. Тетя Мотя видит, какое сердце неспокойное, больное, а какое тихое, здоровое.
Хозяйка дала Людмиле ключ от квартиры и сказала, чтобы она чувствовала себя как дома. Оставила десять рублей на мороженое и на кино; в холодильнике много продуктов. Мотя вернется с работы в полдень и тогда поведет удальцов по музеям и паркам.
— Мы успели везде побывать, — сказала Людмила.
— Сколько же раз пробегали мимо нашего дома! — удивилась Мотя. — А ведь могли бы никогда не зайти… — в блестящих глазах ее испуг и радость.
Дядя Саша вернулся с работы поздно вечером. В поисках отца удальцов он объездил все управления и тресты города. Милешкин был у геодезистов и уволился, работал с лесоустроителями и тоже взял расчет. И никогда не вбивал он колышки, по которым прокладывается БАМ…
Дядя Саша замолчал, испытывая терпение удальцов.
— Где же папа? — вырвалось у Люсямны.
— Где… Милешкин еще сегодня бурил землю в одной геологической партии, но куда завтра переметнется, никто не знает.
