— Пока все ясно.

Лестер откашлялся.

— Вот и хорошо. Вам понравится то, что я сейчас скажу. Осталось немного. Итак, вы знаете, что свет перемещается волнами, и знаете, какая получится модель, когда волны пройдут через две дырки, то есть отверстия, в стене. А что, если мы выстрелим фотонами в обе дырки одновременно? По логике, должно получиться как с пулями, а не как с волнами.

— Да, разумеется, — сказала Коттен, потирая лоб. Она все еще не могла понять, к чему он клонит.

— Ага. По логике, каждый фотон должен пролететь через одну дырку — или через другую, как пуля. Он не может пролететь через две дырки одновременно. А теперь знаете что? Ну-ка, ну-ка, ну-ка? Если мы отправим через эти дырки миллион фотонов, а потом проверим вторую стенку, то увидим: получилось не так, как с пулями. Получилось, как с волнами. Один фотон одновременно пролетел через две дырки. Каждый фотон был сразу в двух местах. Ну что, начинаете соображать?

У Коттен перехватило дыхание. В двух местах одновременно. Она все поняла. Два Лондона. Два берега.

— Да, — ответила она. — Кажется, начинаю.

— Теперь дальше. Что, если у нас есть специальный аппарат, который каждый раз засекает, куда полетел фотон? Если мы его включим, то фотоны будут вести себя как пули. Они будут пролетать только через одну дырку и ни за что не полетят через две дырки одновременно, и на второй стене будут такие же следы, как и в случае с пулями. Они словно бы знают, что за ними наблюдают, и ведут себя так, как ты ожидаешь — пролетают только через одну дырку. Они не полетят через две, если за ними подглядывают. И никто не понимает, почему это происходит на квантовом уровне, но не происходит в мире больших предметов. А я открыл, при каких условиях крупные предметы могут вести себя как частицы в квантовом мире, и я готов доказать, что большие объекты — шары для боулинга, стулья, даже люди — могут оказаться на другой нити. Готов доказать, что и вы можете переместиться — вы сами можете выбирать, через какое отверстие хотите пролететь, в каком мире хотите существовать. И не в воображении — нет, целиком, как есть.

— Постойте, Лестер. — Коттен тяжело дышала, склонившись к окну.

У Лестера научные доказательства, а у нее — духовные.

«Итак, что такое реальность? Где она существует? В одном-единственном месте — в твоем сознании, где ты создаешь собственную реальность. То, что рассказывал Риппл, относится к работе сознания. Все сводится к свободной воле, как говорил Джон».

Когда Джон проснется, она все ему расскажет. Без сомнения, это и есть тайна, о которой говорит табличка. Вот почему часть сообщения представляла собой словесный текст, а часть — формулы. Физические формулы. Нитяная теория Риппла. И тут в голове прозвучала старая библейская цитата, которую она слышала еще в детстве, в воскресной школе. «Царствие Божие внутрь вас есть» [34].

— Мисс Коттен, вы слышите? — спросил Риппл.

— Да, — слабым голосом отозвалась она.

— Есть еще кое-что, что вам следовало бы знать.

— Что именно, Лестер?

— Я смог восстановить текст на последней части таблички.

Коттен затаила дыхание.

— Вы говорили, что там сказано, как остановить Армагеддон. Вы ошиблись. Там сказано, что Армагеддон должен случиться.

Тем же днем, когда Джона выписали, Коттен сидела напротив него за дубовым столом в своем номере на площади Кадоган. Его загипсованная рука висела на перевязи. На столе между ними были разложены вещи, найденные в мансарде.

— Уверен, что хорошо себя чувствуешь? — спросила она.

— Никогда не чувствовал себя лучше, — ответил он со слабой улыбкой. — Кроме того, не похоже, чтобы в запасе у нас был вагон времени.

— Если вдруг устанешь, сразу говори, ладно?

Он кивнул.

— Не беспокойтесь, доктор.

Она взяла список Чонси и перечитала последнюю строчку: «Эта тайна защищена словом Божьим».

Подняв глаза, произнесла:

— Может, тут есть намек на то, где спрятана табличка, а может, просто объясняется, что за предметы здесь перечислены. Ведь непонятно, как эти вещи связаны между собой. Может, он был коллекционером, а этот список — то, чего не хватает в коллекции? Обязательно надо узнать, что происходило в Лондоне в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году.

— Но ты ведь сама говоришь: между этими предметами нет связи, — сказал Джон. — Будь здесь только Библии или только вересковые трубки, было бы понятнее. — Он снова посмотрел на список и открыл заплесневевшую папку для бумаг. — Эта штука сейчас развалится.

Коттен следила, как он осторожно открывает обложку. Старые застежки щелкнули, возможно, впервые за сто с лишним лет. Она встала у Джона за спиной и стала смотреть, как он пролистывает страницу за страницей. На каждой были наклеены заметки, письма, газетные вырезки, рисунки. Большая часть набросков была сделана чернилами и изображала разные органы тела, в том числе и внутренности. Были еще рисунки насекомых, цветов и мелких животных.

— Просто художник, — сказала она.

— Похоже, у него была широкая сфера интересов — ботаника и медицина, — отозвался Джон. — И все-таки — что он задумал в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году? Зачем ему понадобились все эти вещи из списка?

— Смотри, вот статья про Чонси и его приятеля Эразма Уилсона. Помнишь ту, другую статью, которую мы нашли в мансарде?

Вырезка была сложена вдвое, и Коттен помогла Джону развернуть ломкий лист бумаги. Джон принялся читать вслух:

— Лондонский дерматолог доктор Эразм Уилсон и пульмонолог доктор Чонси Уайетт создали новое средство, которое, по их утверждению, снимает приступы астмы, этого изнуряющего недуга, которым страдали они оба.

— Значит, Чонси был не только врачом, но и ученым, — сказала Коттен.

— А также филантропом. Помнишь загадочный проект, о котором упоминалось в той статье? Тут сказано, что они с Уилсоном пожертвовали больше двадцати тысяч фунтов на перевозку древнего египетского обелиска из Александрии в Лондон.

— Хорошо быть богатым. — Коттен протянула руку, достала металлическую коробочку, обвязанную шнурком, и развязала узел.

Открыв ее, она осторожно вытащила стопку старых фотографий, каждая из которых была наклеена на паспарту из картона. Рядом с орнаментом на полях была информация о фотографе. Каждый снимок — потускневший, цвета сепии миг из жизни, которая текла больше ста тридцати лет назад.

На первом снимке изысканный джентльмен с длинной черной бородой и в очках в металлической оправе позирует на ступенях большого здания. Коттен перевернула карточку. На обороте от руки, тем же почерком, что они видели в мансарде, было написано: «Вестминстерская больница, 1875».

— Это, наверное, и есть Чонси, — сказала она.

Рассмотрев снимок, передала его Джону.

На следующей карточке стоял тот же человек, рядом лежала примерно дюжина человеческих тел, закрытых простынями. На обороте значилось: «Эпидемия холеры».

На следующем снимке тот же человек стоял на фоне другого здания. У его ног — русская борзая. На обороте надпись: «С Рексом у больницы Христа в Ньюгейте».

Последним шел ферротипный снимок, где тот же человек стоял посреди большой группы мужчин и женщин в официальной одежде — высокие шляпы, фалды, длинные платья. Один край рисунка занимала белая лошадь. На ней сидела женщина, в которой Коттен опознала английскую королеву Александрину Викторию.

— Ничего себе. — Похоже, это было какое-то торжественное мероприятие. Позади группы возвышался огромный каменный монумент. — Это, наверное, и есть тот обелиск, перевозку которого спонсировали Чонси с Уайеттом, — сказала Коттен. — А этот снимок, видимо, был сделан на его открытии. Громкое было событие. Появилась сама королева Виктория.

Коттен собралась было передать рисунок Джону, как вдруг сообразила, что не посмотрела надпись на обороте. Там оказался приклеенный листик бумаги. Разобрав уже знакомый почерк, она ахнула.