— Перстень Манара потом перешел к Теодосу.

— Правильно. А что сделал Теодос?

— Ах, да. Он заказал копию перстня и с ним прибыл в Константинополь.

— Ты помнишь, из чего он был сделан?

— Черт, да я и про первые два не помню. Я слушал эту историю в постели с гипотермией, позабыла?

— В первые два были вставлены аметисты. Камень в третьем был гранат. Все три были зашлифованы в полусферу, или кабошон. Слово происходит из старофранцузского, где обозначало голову или кочан. Капустная голова тебе запомнится, верно, Дэнни? Ты всегда увлекался этимологией.

Я тонко улыбнулся.

— Все три были изготовлены одним ювелиром и выглядели одинаково, хотя два были золотыми, а третье — медным.

— Ладно, с этим разобрались. Так что с ними?

— Как раз когда мы обдумывали торги за «Кодекс», на рынке, Дэнни, появился третий перстень. Тот, что с гранатом.

Я уже ничего не понимал.

— Кто-то нашел настоящий перстень? С гарантией?

— С гарантией. Описания перстней обнаружили в Индии, и с ними — заметь — подлинные рисунки ювелира, подписанные им и заверенные подписью покупателя, самого Манара. И обе подписи датированы по ведическому лунному календарю.

— Да одни рисунки, должно быть, стоят целое состояние!

Она покачала головой.

— Ты начинаешь понимать, Дэнни.

— Но не могу поверить.

— Мы тоже не могли. Но… — она постучала ногтем по конверту из манильской бумаги, — нам прислали фотографию.

— Черт бы побрал эти фотографии — вот эту чертову фотографию?

— Конечно, нет. Другую.

— Так отку…

— От старьевщика, работавшего из десяти процентов. Мы его знали только по слухам. Сомнений, что перстень подлинный, практически не было.

Я покачал головой:

— И что тогда?

— У Кевина, и только у него, был шанс купить перстень — заметь себе — прежде, чем он окажется на открытом рынке.

— Ты имеешь в виду открытый открытый рынок?

— Нет. Я имею в виду подпольный открытый рынок.

— И откуда, по-твоему, такое преимущество?

— Тому две причины. Во-первых, Кевин был известен своей честностью и готовностью расплачиваться наличными.

— Безусловно, существенные соображения. А вторая?

— Перстень был, скажем так, свежим.

— Свежим?

— Чрезвычайно свежим, — кивнула она.

— Что, гранат искупали в майонезной баночке с теплой кровью?

Она поморщилась.

— Скажем так: он был настолько свежим, что предыдущий владелец полагал, что все еще владеет им.

Я невольно улыбнулся:

— И вправду свежий.

Она кивнула.

— Мы тогда были в Париже. «Кодекс» между тем временно задержался в Марселе. Сроки сходились так, что нам приходилось торговаться за «Кодекс» прежде, чем заняться кольцом. Сделка с кольцом включала сложные махинации. Работали два посредника из разных стран. Переговоры велись на двух или трех языках.

— И вы выбрали «Кодекс».

— Мы выбрали то и другое.

— То и другое?

Она кивнула.

— Большое Казино, — протянул я задумчиво.

— Все уложилось в два дня. Мы даже глаз не сомкнули. Мы решили протянуть время с кольцом, пока мы занимаемся «Кодексом». Если с «Кодексом» сорвется, можно было все-таки получить перстень. Когда о «Кодексе» станет более или менее широко известно, цена на перстень вырастет до миллионов. Если бы нам удались обе сделки… Ну, мысль о том, чтобы получить и гранатовый перстень, и «Кодекс» до сих пор перебивает действие прозака.

— Думаю, я начинаю представлять это ощущение.

— Подожди минуту, дай успокоиться. — Она отпила чаю и скорчила гримаску: — Остыл.

— Не тяни. Мы уже знаем, что вам перебили цену.

Она кивнула с отсутствующим видом.

— Мы держали прямую связь из парижского отеля с аукционом в Марселе. Круг допущенных к торгам, сам понимаешь, был очень узок.

— Исключительно для зверинца мерзавцев мирового класса.

— Без сомнений. В любом случае, мы не могли поднимать цену беспредельно. Чтобы купить и «Кодекс», и перстень, за «Кодекс» мы могли уплатить не более семи с половиной миллионов. Никогда не забуду того дня. Мы держали бутыль шампанского во льду прямо рядом с телефоном. Кевин не хотел открывать ее до конца торгов, чтобы сохранить ясную голову. И вот цена поднялась выше той, на которую мы рассчитывали. Ты знаешь, — добавила она между прочим, — просто поразительно, как много в мире денег.

— Это пропустим.

— Ты не веришь, — вздохнула она. — Да и мало кто верит. В общем, к окончанию аукциона и мы уже не верили. Стартовая цена была пять миллионов — пять миллионов! Ставки поднимали по полмиллиона за раз, с паузами не больше тридцати секунд. Они росли и росли. Через три минуты мы выбыли из игры. Через три минуты!

— Ты разрываешь мне сердце. И кто его заполучил?

— О, Дэнни, не будь таким бессердечным. Ты мог бы по крайней мере проникнуться духом погони?

— У нас не так уж много времени.

— Мы сидели, — продолжала она отчаянно, — разделенные телефоном, глядя на невскрытую бутылку шампанского, и слушали, как растет цена. Наконец ударил молоток.

— Сколько?

— Я тебе говорила: десять миллионов.

Я недоверчиво покачал головой:

— Десять миллионов за ломтик телятины.

— Вообще-то, это был пергамент.

— О! Так выпили вы шампанское?

— Что? — Мисси моргнула. — Забавно, что ты о нем вспомнил. Да… — Лицо у нее странно изменилось. — Мы его выпили на следующий день.

— Дождались покупки кольца?

Она загадочно покачала головой.

— Сначала мы хотели сделать именно так. Ну что ж, сказал Кейв, когда аукцион кончился, остается только купить перстень. Мы потратим намного меньше денег и получим большую прибыль. С этим я, конечно, не могла не согласиться. Но в постель в ту ночь мы отправились с неприятным чувством.

— Отчего?

— Трудно объяснить. Рациональный элемент, конечно, состоял в том, что покупка гранатового перстня была гораздо более незаконной, чем «Кодекса», хотя бы потому, что он был украден совсем недавно. Историю «Сиракузского кодекса» мы более или менее представляли. А о кольце знали только, что оно несомненно подлинное и что его несомненно можно получить.

Иррациональная сторона состояла просто в том, что у нас обоих были неприятные предчувствия насчет дела с перстнем. Потеря «Кодекса» казалась ясным знамением, что нам лучше вовсе забыть о Теодосе. Но это было всего лишь предчувствие. Кевин отбросил его и все равно позвонил, сообщив, что мы заинтересованы. Потом началось самое трудное. Мы ждали.

— В своем номере люкс посреди Парижа вы ждали.

— В сердце Шестого, имей в виду, — уточнила она. — Но ожидание, знаешь ли, есть ожидание. Конец ему и нашим зыбким надеждам положила полиция.

— Полиция?

— На следующий день, ближе к вечеру, в номер явились пять или шесть французских копов. Мальчик мой, ну и известие они нам принесли! Наш «посредник» в ювелирном деле был найден убитым, и не просто убитым. Оставлен, как семафор, сказал этот противный французский инспектор; другими словами, убийство было задумано как предостережение. Полиции удалось установить его личность по единственному уцелевшему пальцу. Из других улик на теле был найден только залитый кровью листок бумаги в клеточку — на таких пишут французские школьники. Инспектор показал его нам.

Мисси содрогнулась.

— На нем было имя Кевина, адрес гостиницы и номер нашей комнаты.

— Обстоятельства начинают напоминать то дело с Си-Клиф, — осторожно указал я.

Мисси кивнула.

— Кевин был великолепен. Он заявил, что убитый, по всей видимости, был громилой, и, если бы не его безвременная смерть, скорее всего безвременная смерть постигла бы нас. Да простит его бог за такие слова о мертвом, добавил Кевин, удержавшись, правда, от того, чтобы еще и перекреститься. Он сумел убедить полицию, что загадочный покойник наметил нас в жертвы ограбления, похищения, а то и чего-нибудь похуже. Рассматривать другие версии он отказывался. Иного объяснения и быть не могло. Оказалось, на нашу удачу, что за убитым и в самом деле числилось немало подобных дел — кражи со взломом, угон автомобилей, покушение на убийство и тому подобное — зато ничего вроде, скажем, контрабанды или торговли краденым. Так что, усладив взоры нашим роскошным номером и бутылкой превосходного коньяка, получив от хозяина отеля заверения в пашей полной благонадежности, они засунули нас в поезд-паром до Лондона, снабдив все же полицейским эскортом. Проводник был так любезен, что раздобыл нам ведерко со льдом, и, да, отвечая на твой вопрос, мы допили шампанское, подъезжая к Кале. Достался стакан и нашему сопровождающему, за что он преисполнился благодарности. Мы с Кевином были парочкой дилетантов и считали, что благополучно выбрались из скверного положения. И с тех пор, — Мисси отставила чашку, — Кевин уже не занимался ни древностями, ни однодневками. И шестнадцать или семнадцать лет я не вспоминала ни о «Сиракузском кодексе», ни о перстне Теодоса.