— Не может быть! В какое время?

Я повторил.

— Над Тихим океаном в это время день, — добавил я.

И услышал шелест страниц.

— Не получается. Я провела всю вторую половину дня в «Конкорде».

— А что, в «Конкордах» теперь нет телефонов?

— Ты в своем уме? Минута разговора из «Конкорда» стоит пять долларов.

— С каких пор тебя это останавливает?

— Кроме того, — жеманно проговорила она, — пользоваться телефоном в горячей ванне не разрешается.

— Уверен, они скоро решат и эту проблему. Ты провела в горячей ванне весь перелет до Лондона?

— От Вашингтона всего два с половиной часа.

— Просто я не слышал плеска.

— Плеска было сколько угодно, — сердито сообщила она. — Время от времени.

— Мишель? Ты мне позвонила только для того, чтобы так тонко намекнуть, что во вторник ты принимала горячую ванну в «Конкорде»?

— И этим утром, — добавила она мечтательно. — На обратном пути.

— Поздравляю, — я вздохнул.

— Как ты считаешь, до завтра рама будет готова, Дэнни?

Я обозначил серо-коричневым сегодняшний звонок.

— Сегодня пятница, Мишель.

— И что? Ты ведь почти закончил?

Я даже не оглянулся на верстак.

— Слои древесины подклеены. Рама собрана и подготовлена. Рисунок резьбы нанесен. Резьба едва начата. Меня обвинили в убийстве. Суди сама.

— Вот видишь? Если ты проработаешь все выходные…

— Что случилось, Мишель, у нас нехватка наличности?

— Ты и наполовину не представляешь…

— Это ты ежедневником шуршала?

— Да.

— Сделай пометку. Ты звонила мне сегодня. Пятница. Записала?

— Предположим, — солгала она, — и что?

— Перелистай на следующую пятницу.

Я подождал. Тишина.

— Нашла?

— Нашла, — упрямо сказала она.

— Сделай пометку: «Позвонить Дэнни насчет работы для Штайнметца». Ну как? Готово?

— Готово, — ледяным голосом сообщила она и повесила трубку.

Я и сам сделал серо-коричневую пометку на следующей пятнице. «Позвонит Мишель». Потом я засунул карандаш ее цвета обратно в жестянку из-под кофе и взялся за искалеченную стамеску.

Лезвие каждого резца — это десять миллиметров золингеновской стали. Эта сталь долго держит заточку, но чтобы заточить ее, а тем более придать нужную форму, уходит немало времени. Сначала полируешь наружную сторону обычным плоским оселком, то есть не глядя и быстро. А вот обработка внутренней стороны требует узкого тонкого наждака, причем давление не должно быть сильнее, чем дают кончики пальцев. Заточка целого набора таких стамесок требует сосредоточенности и времени, каких по нынешним временам и представить невозможно. Именно этот аспект — заточка инструментов, отрицающий само понятие временности, так ценится в традициях английского и японского столярного искусства; и, выражая огромное восхищение им и даже платя солидные деньги за результат, достигающийся ценой этих усилий, именно этого совершенно не способны осознать такие люди, как Мишель Кантон.

Примерно через час стамеска была перезаточена настолько чисто, насколько я способен. Скоро вдоль рамы стали накапливаться стружки. Но обновленные воспоминания пробудили в растревоженном сознании архетипические образы. Под звон своих двух браслетов, под воображаемый разговор улыбка Рени приоткрыла пару клыков — длинных зубов. Я, работая с деревом, размышлял над воображаемым портретом ее личности, и до моего сознания далеко не сразу дошло, что я уже не один.

Заметить их присутствие не составляло труда. Одни курил сигарету. Другой жевал резинку с чесночным ароматизатором.

Я не поднял взгляда и не прервал работы. Я мало что мог сделать, кроме как протянуть время от момента, когда я их заметил, до их следующего движения, и мне вдруг вспомнился последний раз, когда я испытывал подобное чувство: на заросшей лианами тропке над водопадом. Тогда, как и теперь, быстро темнело. Я шел с полной выкладкой, но без рации, и отчасти это меня и спасло. Это, и то, что я вел себя так, будто не знаю об их присутствии. Это было плохое место, поэтому рацию должен был нести человек в середине цепочки. Ничего не было ни видно, ни слышно: водопад наполнял воздух туманом и нестерпимым шумом. Тропа заросла, была крутой и мокрой, чтобы карабкаться по ней требовались обе руки и все внимание целиком. Во всяком случае, не было смысла оглядываться назад. Видеть было нечего.

Сто ярдов я преодолел без остановки. Капрал Джонсон, единственный, кто раньше меня оказался наверху, уже знал. Он мрачно приказал мне продолжать движение. Если бы мы не закрепились на хребте над рекой до темноты, наше положение было бы не из лучших. Они бы дождались человека с передатчиком, а потом занялись бы остальными. Я ушел на полмили, когда началась стрельба. Прежде, чем все кончилось, они сняли двух наших, которых застали на склоне, и вдребезги разнесли выстрелами передатчик, но наш лейтенант вычислил их игру и одурачил их. Он вызвал подкрепление раньше времени, до того, как начали стрелять, а потом передал радио последнему в цепочке — то есть взял сам. Это был хороший ход, который стоил ему жизни.

С двоими в мастерской было по-другому. Я был так занят анализом характера Рени, что у них с запасом хватило бы времени убить меня. Но они этого не сделали. Они курили по обязанности, но, возможно, даже не захватили автоматов. И они были не такими крутыми, как те четверо в джунглях — в той засаде было всего четверо. Но и я с тех пор сильно размяк. Прошло тридцать лет, и всю мою группу поддержки составляла заточенная стамеска да больная спина. Не считая, конечно, мозгов.

— Здесь не курят, — наконец заявил я, изучая лезвие стамески. — Вы что, ребята, читать не умеете?

Окурок сигареты, отброшенный в стружки около рамы, сразу задымил. Я сбросил его на пол и затушил ногой, одновременно развернувшись к ним лицом.

Один был немного высоковат, а другой немного маловат ростом. Курильщик держал одну руку в кармане кожаной куртки, очевидно, лелея свое оружие. Высокий парень тоже курил: у него в руках была незажженная сигарета и бутановая зажигалка, и он жевал резинку, но с виду казался безоружным. На нем был твидовый пиджак поверх яркой рубашки и слаксы хаки, а потертые спортивные тапочки были надеты на босу ногу. В целом он напоминал тех парней, которые торгуют подержанными машинами, а прибыль вместе с налогом на продажу тратят на бегах. Второму подошла бы совсем иная профессия — он выглядел так, словно всю ночь глотал «экстази» и собирался вернуться к этому занятию, как только покончит с маленьким дельцем.

— Тебя кое-кто хочет видеть, — сказал Торговец Машинами.

— Да? И где же он?

Маленький обнажил в улыбке острые коричневые зубки, от которых передернуло бы и сосиску.

Его напарник вздохнул.

— Так что закрывай лавочку, рамодельщик. Нас там ждут.

Объединив два существительных в одно, этот торговец умудрился довольно точно определить мою профессию.

— Точно, — поддержал Экстази. — У нас там желтая зона, и билет, значит, не нужен.

Его ароматный смешок наполнил воздух между нами болотным газом.

Я шагнул к ним.

— Оставь резец так, чтоб мы его видели, — посоветовал Торговец Машинами.

Когда-то я попробовал бы взять этих парней и без резца. И для меня бы не играло роли, гожусь ли я для такого дела.

А теперь я потратил несколько секунд на раздумье, и тем дал Экстази время выхватить изящный маленький воронено-черный пистолет калибра 7.65. Его шестигранный ствол был не больше ручки стамески в моих руках.

— Я не спал всю ночь, — устало сказал он. — Не действуй на нервы.

Я положил стамеску рядом с рамой.

— Может, вас мучила совесть?

Торговец Машинами нашел это забавным.

Зазвонил телефон.

Я посмотрел на них.

Они посмотрели на меня.

Прозвонив четыре раза, он замолчал.

— Это, должно быть, звонила моя мать, — сказал я, — теперь она забеспокоится.

— Ей следовало подумать, прежде чем тебя заводить, — протянул парень с пистолетом.