Я мог бы поставить этот беспардонный вопрос, да только мне уже случалось проезжать на велосипеде по этой разбитой колее, и по дороге меня обгоняло множество «ягуаров». Кроме того, с Мисси я открыл еще одно правило, о котором прежде не знал: не влюбляйся в женщину, у которой всегда будет миллион на каждую твою тысячу, если только главная цель такого союза для тебя — не помочь ей их потратить.

Господи, думал я, любуясь моей чудесной подружкой поверх множества пар рук, раскладывающих хлеб, оливки, масло, два салата «Цезарь», один бокал белого вина и перечницы, я мог бы весь день вскрывать банки с домашней овсянкой…

Вообще-то, еще один компромисс, который я научился принимать, имея дело с Мисси, — это придерживать язык в обществе ее друзей. Деньги — точнее следовало бы сказать: состояния — влекут за собой множество собственных правил, из которых, в зависимости от того, насколько мало мозгов и много жалости к себе к ним прилагается, вытекает распорядок, в котором очень мало места для компромисса.

Я отщипнул краешек от теплого ломтя хлеба.

— Что общего может у меня быть с другими твоими напарниками в ленче? Разумеется, помимо восхищения твоей особой. Ты нашла себе другого парня с циркулярной пилой?

— Напротив, за всю жизнь видела одного-единственного с этой мерзкой штуковиной. Нет, мои знакомые в шутку предполагали, что она могла вытянуть из тебя тридцать-сорок тысяч на один из своих кошмарных прожектов вложения капитала.

— Ох ты! Они, конечно, шутили?

— Не так весело, как будут шутить, узнав, что я сидела за ленчем с подозреваемым в ее убийстве.

— Мисси, — сказал я, доверительно склоняясь к ней. — Я еще могу поверить, что ты в жизни видела только одну пилу. Но чтобы ты сидела за столом только с одним подозреваемым в убийстве?..

Я помахал ладонью над столом.

— Мое легковерие отказывает.

— Ну, да, — признала она. — Человек отказывает себе очень в немногом.

— Так мой сертификат невиновности еще действует?

— Правда, Дэнни, — она вдруг стала серьезной. — Я верю тебе до конца.

— Спасибо.

— Я хочу сказать, нам всем известно, что деньги для тебя не проблема.

Она весело рассмеялась.

Понимаете, что я имел в виду? У меня нет денег, значит, деньги для меня не проблема. Для нее все наоборот — у нее есть деньги, так что деньги — ее проблема.

— Спасибо, — сказал я, — я думаю.

Она склонилась над столом, открыв белый треугольник кожи над грудью, заметно ниже линии веснушчатого загара, ограничивающей территорию молодости, одолженной ее лицу пластической хирургией.

— Тогда скажи мне, — прошептала она, — за что ты ее убил?

Меня не раздражает это детское легкомыслие, точнее, я к нему привык. И уж наверняка оно напомнило мне, почему, как бы мы ни веселились вдвоем, я никогда не мог подолгу сердиться на Мисси или оставаться в ее компании. Она принимала всерьез только совещания со своими брокерами и счетоводами. Тех и других у нее, между прочим, было по двое или по трое, потому что на самом деле в том, что касалось распоряжения деньгами, она была вовсе не дурой. Мисси намечала стратегию инвестиций с той же религиозной серьезностью, с какой другие относятся к налоговому управлению, сигмоидоскопии или педали газа атомной подводной лодки.

Но Мисси, как ей это часто удавалось, застала меня врасплох. Я мял в руках ломтик хлеба, и она накрыла мои беспокойные пальцы ладонями и извинилась.

У нее всегда были очень красивые руки, и форма их оставалась красивой, не тронутой возрастом и множеством обручальных колец.

— Что за прожекты? — спросил я.

Она отняла руки, расправила салфетку на коленях и принялась ковырять салат.

— Миссис Ноулс могла украсить чей-нибудь дом, обставить его, снабдить художественными изделиями. Это, конечно, подразумевало знакомство с людьми, для которых она работала, чтобы понимать их вкус… если у них был вкус — и развить его или скрыть его отсутствие.

— Ты хочешь сказать, она перепродавала им их собственные идеи?

— Именно так. Однако надо было, чтобы результат им нравился.

— Или чтобы они думали, что результат им нравится.

Она вздохнула:

— Да, да. Какой ты зануда. Мы, знаешь ли, не все идиоты.

Я промолчал.

— Как бы то ни было, если в тебе хоть что-то есть и ты общаешься с подходящими людьми и обеспечиваешь здоровую экономику, это отличный маленький бизнес.

— Здоровая экономика — это та, при которой богатые богатеют.

— Да, да! А бедные беднеют. Естественно.

— Я не предлагаю это как посылку к силлогизму. И не нужно выдавать фраз из тех, которые наклеивают на бамперы. Я просто подразумеваю, что если богатый человек хвалит экономику, это значит, что его деньги набирают вес как положено.

— Господи, — сказала она, — я чувствую приближение коктейля. Вино недостаточно крепко, чтобы отразить твои пролетарские сантименты.

— Пусть они пронзают подобно пулям. Как я понял, Рени пользовалась общепринятым методом? Иначе говоря, каким бы материалом она ни обеспечивала заказчика, от драпировок до антиквариата, от картин до обстановки ванной, она покупала за гроши, а продавала дорого?

Мисси махнула рукой.

— Удваивать или утраивать закупочную цену — обычное дело. Все знают, как это делается. Так принято. Она проводила много времени на распродажах имущества, на вечерниках, в антикварных лавках, побывала даже в Эквадоре, Провансе и Китае, выискивая товар на продажу.

— Клиенты иногда отправлялись с ней?

— Бывало, что клиент оплачивал всю поездку. Иногда между ними возникала крепкая дружба.

— Или любовь?

— Рени совершила по меньшей мере одну поездку с некой известной в обществе лесбиянкой. Но старалась иметь дело с обычными женщинами, как правило старше нее, и становилась их подружкой. Еще был один мужчина — гей.

— Какой мужчина-гей?

— Его зовут Томми Вонг.

Имя было мне знакомо.

— Архитектор?

Мисси кивнула. Съев немного салата, я продолжил:

— Как у него с финансами?

— То есть до и после Рени? В этом смысле?

Я нахмурился:

— Это сплетни или сведения?

— Ну… — Мисси склонилась ко мне доверительно и прошептала, — обсуждать подобные вещи считается неприличным, но кто-то подслушал, как он утверждал, что она обошлась ему примерно в десять тысяч.

Она снова села прямо.

— Долларов?

— Нет, бумажных квадратиков, осел.

— Большие деньги.

— Для некоторых, — согласилась она.

— И в чем ее фокус?

Мисси сладенько улыбнулась:

— Вот ты мне и скажи.

Я сумел пожать плечами.

— Мне она обошлась в две ночи без сна и одну беседу с отвратительным копом.

Но голос у меня перехватило.

Она отметила маленькую победу и двинулась дальше.

— Если верить Томми, ее «модус операнди» — так это называют? — был прост. Когда она знакомилась с кем-то подходящим, то начинала делать человеку небольшие предложения. Например, звонила из Нью-Йорка, очень взволнованная. Она только что с предварительного показа у Кристи и нашла там чудные эмалевые часы в стиле Людовика Пятнадцатого, или что-то в этом роде, и продают очень дешево, но все-таки не по ее бюджету. Но она уверена, что могла бы продать их на Западе, двум-трем людям в Санта-Барбаре, или Кармеле, или в Сан-Франциско, или в Напа, и так далее. Не войдет ли ее друг или подруга в долю? Такое вот предложение. Никакого нажима.

Ну вот, Рени проделывала все очень неглупо. Она была знакома с множеством людей, и когда намечала кого-то, то выбирала того, кого по-настоящему хорошо знала. У нее было чутье на таких, которые рвутся проявить себя, показать, что и сами способны делать деньги. Второй тип, который она выбирала, — это те, для кого несколько тысяч долларов не более как облачко пара: все дело могло представляться им шуткой. Легко досталось — легко терять, до какой-то черты. Но до последнего времени Рени таких не затрагивала. И не задевала тех, кто просто рвался помочь ей, так же как явных простаков, не говоря уж о тех, кто слишком умен или подозрителен в денежных вопросах.