Это все то же самое. Рени мертва. Здесь тело, личности больше нет. Потом проявится множество глупых подробностей, мгновенно застывших в момент смерти и не имеющих отношения к женщине, которую я знал несколько часов. Даже не будь ее, такие мелочи на время остаются в нашем пространстве, как искорки, сорвавшиеся со звездной оболочки. А потом и они тоже гаснут.

Но здесь было другое. Тех людей я совсем не знал или знал слишком хорошо. Они не касались меня, и я не касался их, или мы касались друг друга досыта, благодарю вас. Другое дело — то, что испытали, или могли испытать, мы с Рени. Еще была подружка, покончившая с собой через много лет после того, как мы расстались, но оставившая после себя обычные неразрешимые вопросы. Друзей и знакомых сбивали лихачи на машинах, или убивала передозировка наркотиков, или война, или переход по неправильному сигналу светофора. Мужчины и женщины, хорошие знакомые или почти незнакомые, падали мертвыми, или их уносило от меня, или они просто исчезали. Не то. Я не знал Рени. Одну ночь мы занимались любовью и чуточку поболтали. Она даже не узнала моего настоящего имени. Может…

— Эй, — окликнул Бодич, — Орешек!

Он щелкнул пальцами у меня перед глазами.

— У тебя азотное отравление?

Я оторвал взгляд от стола и повернулся к нему.

— Вы бы сделали анализ на ВИЧ.

Меня затрясло. Такого давно уже не случалось. Мне надо было собрать все самообладание, чтобы оставить Бодича в покое — хотя бы в смысле рукоприкладства. Зато у меня оставался свободным язык.

— За этим полицейским значком я вижу двести пятьдесят фунтов куриного помета, — заметил я.

Бодич и глазом не моргнул.

— Задолго до твоего рождения, — иронически улыбнулся он, — меня оскорбляли самыми разнообразными словами — от «свиньи» до «палочки Коха»! Я нечувствителен к прозвищам, понимаешь? Мне главное — добраться до вас. Вы, Орешки, все на один лад, — бесстрастно добавил он. — Вы стреляете женщине в спину, даже малость копаетесь в ней, но закон, настигший вас, — куриный помет. Не смеши меня. Я бы мог вскрыть твою рожу дубинкой, как устрицу. Обычно хватает одного раза, — он хлопнул ладонью о ладонь, — и паршивец проваливается, как двухдюймовая какашка в четырехдюймовую трубу. Орет о милосердии, взывает к закону, зовет мамочку. Мне, конечно, не положено этого делать, хотя бывает, задержанный оказывает сопротивление. Но рано или поздно ты окажешься в этой трубе, Орешек. Отпечатки пальцев на внутренней стороне двери, обломок серьги в подошве ботинка, тот пистолет, с которым ты не решился расстаться, ножик, который тебе подарили еще в бойскаутах… — Он щелкнул пальцами. — И ты уже перед лицом Шангри-ла. Когда попадешь туда, не забудь рассказать, какой здесь у нас куриный помет.

Дверь позади нас открылась, и появился один из детективов Бодича, деликатно, за бортик, держащий двумя пальчиками мой ботинок.

— Ну, Эванс? — спросил Бодич, не сводя с меня взгляд.

— Ничего, — покачал головой тот. — Крем для обуви и следы секса с девочкой.

Бодич поморщился.

— Ты Кларенсу сказал…

— Кларенс прочесал подметки частым гребнем, — ответил второй из-за спины Эванса. — Немного белого вина там, где подметка проносилась. Вот, — указал Кларенс незажженной сигаретой. — Ворс коврового покрытия с «тойоты» выпуска середины восьмидесятых, точный год и модель еще не определили.

— Восемьдесят четвертого, модифицированная модель, — подсказал я.

— Спасибо. Еще антифриз, алюминиевые опилки, песок с пляжа, застрявший в швах и в одной подошве. Но ни следа серьги.

— Звучит, как рекламный ролик, — сказал Бодич.

— Сальник течет, — помог я.

Бодич меня слушать не желал.

— Ворс с ковра в прихожей?

Кларенс покачал головой. Он был худой очкарик, куривший сигарету за сигаретой, скелет в белом лабораторном халате и мешковатых штанах.

Бодич настаивал:

— Ручаетесь, что копали достаточно глубоко?

Кларенс устало подтянул манжет. На запястье у него не было часов.

— Черт, который час?

Бодич осклабился:

— Что, и часики достались бывшей женушке?

Кларенс процедил сквозь зубы:

— Формальдегид разъедает кожу, примерно как типы вроде тебя разъедают душу. — Он постучал сигаретой по основанию ладони, пристроил сигарету на нижней губе и произнес: — Я желаю отсюда выбраться.

Бодич оставил последнее слово за собой.

— Верните этому типу его обувь.

Он подал зажигалку Кларенсу, потом закурил сам.

— Воняет кошачьей мочой, — сказал Эванс и протянул ботинки.

— Это не кошачья моча, — вставил Кларенс, — это адреналин, проступивший наружу от острого припадка страха. — Он склонил голову и в одну затяжку раскурил сигарету.

— Чушь, — сказал Эванс.

— Нет, правда, — сказал Кларенс, выдыхая дым, — запах ужаса. — И, помедлив, добавил, словно бы невзначай: — Никто из вас не потрудился заглянуть в его досье, да?

Эванс с новым интересом оглядел меня.

— За парнем что-то числится?

Кларенс кивнул:

— Если знать, где искать.

Я уронил ботинки перед складным креслом и сел. Пустотелые ножки вызывали эхо в пустой комнате.

— Хватит, Кларенс, — я задрал ступню на колено и обтер подошву носка. — Что там такое?

Эванс переводил взгляд с Кларенса на меня и обратно. Бодич смотрел только на Кларенса.

— Не знаю, — сказал Кларенс, — где они держат эти дела, Дэнни.

Я натянул первый ботинок.

— Убей, не знаю.

— Какие дела? — спросил Эванс, глядя то на Кларенса, то на Бодича. — Ты о чем говоришь?

— Мешку пышек сдается, что они говорят о мухоловах.

Эванс нахмурился:

— Мухоловы?

— Молодежные забавы.

Бодич сплюнул.

Кларенс усмехнулся:

— Осторожней, Чарли!

Бодич смотрел на меня.

— Мухоловство — его единственное занятие в свободное время.

Эванс пошевелил запястьем.

— В отстойниках? Или в парке?

— В клубе, — сказал Бодич. — Они соревнуются, кто сумеет загнать привязанную муху в трубку. Потом выпивают и беседуют о Монтане. Не стоит и говорить, что это — суррогат секса.

Эванс нахмурился:

— Хорошо бы кто-нибудь рассказал об этом моей дочке.

— Не помню, чтоб мы там встречались в последнее время, — равнодушно заметил Кларенс.

— Наскучило, — просто пояснил я.

Бодич повернулся ко мне:

— Что, убийство — более увлекательное занятие?

— С выпивкой ничто не сравнится, — сказал я.

— Держись подальше от моего сына, — предупредил Эванс.

Я уже надел оба ботинка.

— У вас есть причины меня задерживать?

Бодич кивнул на труп.

Кларенс твердо решил испортить этот номер в программе Бодича. Он стряхнул пепел в ладонь и размазал его по фартуку.

— Дэнни — ветеран с безупречным досье. Два срока службы, дважды представлен к награде, одно «Пурпурное сердце». Кроме того, он уже двадцать лет сам себя обеспечивает, получил лицензию и даже платит налоги.

Все эти сведения сильно раздосадовали Бодича.

— Ты мне не сказал, что ветеран!

— Пройти через это было достаточно мерзко. С какой стати еще и делиться с вами воспоминаниями? — Я отряхнул ботинки рукавом и поднялся. — Не благодарю.

— Ты мог сэкономить нам уйму времени, поганец.

— Что, по-вашему, если у меня хватило глупости отправиться во Вьетнам, значит, не хватило бы умишка совершить убийство и скрыть следы?

— Морская пехота? — с надеждой спросил Эванс.

— О господи. Выпустите меня отсюда.

Кларенс хихикнул.

— Видел бы ты, как Дэнни гоняет этих мушек, Чарли. Понимаешь, они ведь очень легкие, и паутинная петелька сильно нарушает их аэродинамику. Только крючок что-то весит и…

Бодич послал Эвансу взгляд, от которого тот проглотил смешок.

— Слушайте, — сказал он, — у нас здесь лежит девка, которую срезали в расцвете жизни. Перед нами парень, занимавшийся с ней сексом за пять минут до ее смерти. Если он сам ее не убивал, то почти наверняка видел убийцу, а если не видел, то должен был почуять. Он наверняка знает что-то, что нам пригодится: марку машины, цвет волос, шаги, запах лосьона или чеснока.