– Мы только что из зоопарка, – возразил я.

– Это водобоязнь, Графф, – прошептал Зигги. – У нее водобоязнь.

– Но вы же не прогуливались по зоопарку с девушками под ручку! – заявила толстуха. – И могу поспорить, что не гуляли в Тирольском саду. Там целая миля покрыта мхами и папоротником, так что вы сможете снять ботинки.

– Ну что, Графф? – спросил Зигги. – Что скажешь?

– Он просто сгорает от нетерпения! – выкрикнула толстая девица.

– Графф? – повторил Зигги.

– Ну конечно, – кивнул я, – мы никуда не спешим.

– Наши дороги выбирает судьба, – заявил Зигги.

Итак, мы отправились в Биргартен,[3] населенный медведями, – все они принялись наблюдать за нами, кроме Знаменитого Азиатского Черного Медведя, положение клетки которого не позволяло ему видеть Биргартен и других медведей.

Полярные медведи сидели в своем плавательном бассейне и пыхтели, время от времени издавая медленный, громкий плеск. Бурые медведи шагали из стороны в сторону, терлись толстой шкурой о решетку; их головы низко покачивались над землей и ритме некоего, известного им от рождения таинственного ритуала, который они никогда не забывали – не важно, как далеко они находились от тех мест, где нужно было проявлять осторожность.

По ветру от нашего столика, стоявшего под зонтом с рекламой чинзано, в клетке на корточках сидела разомлевшая от жары парочка Редких Очковых Медведей из Анд – «медведей с карикатурным выражением физиономии». Они выглядели так, как если бы смеялись всю дорогу от самого Эквадора.

А Зигги занервничал, не найдя в Биргартене редиски.

Темноволосую толстушку звали Карлоттой, она заедала пиво пирожным; худышка, которую звали Вандой, не захотела ничего, кроме карамельного пива.

Зигги коснулся под столом колен толстой Карлотты; рука моей Ванды оказалась сухой и прохладной.

– О, им следует держать побольше льда для полярных медведей, – заявила Ванда. – А вовсе не для вас, как мне кажется.

– Зигги, – сказала Карлотта, – мог бы взять немного льда и для себя. – И ее рука протянулась под столом в поисках его. У нее были темные короткие локоны, блестящие и влажные на лбу.

У Очковых Медведей имелось белое пятно, которое шло ото лба к ноздрям и дальше до самого горла. Их косые глаза походили на бандитские маски на фоне черной, как и весь остальной мех, морды; шкура выглядела свалявшейся, как если бы ее лизала корова. Своими длинными когтями они скребли о цемент.

Бедная Ванда то и дело осторожно проводила по губам языком, словно пыталась определить, в каком месте они обветрились и саднили.

– Это ваше первое путешествие? – спросила она.

– О, я был почти везде, – заявил я.

– И на Востоке?

– По всему Востоку.

– И в Японии?

– Я был в Бангкоке.

– Где это – Бангкок? – спросила Ванда, и я слегка наклонился к ней:

– В Индии. Бангкок в Индии.

– О, в Индии! – произнесла она. – Люди там очень бедны.

– Да, очень, – согласился я, глядя на то, как она осторожно трогает свой большой рот, пряча тонкие губы под бледной рукой.

– Эй, вы, – обратилась ко мне Карлотта, – не обижайте ее. Ванда, скажи мне, если он только попробует.

– Мы всего лишь разговариваем, – ответила ей Ванда.

– О, он милый парень, – сказала Карлотта и слегка погладила меня ногой под столом.

Очковые Медведи наваливались друг на друга, плечом на плечо; один уронил голову на грудь другому.

– Графф, – обратился ко мне Зигги, – тебе не кажется, что Карлотте должен понравиться сернобык?

– Я хочу посмотреть на гиппопотама, – заявила Карлотта.

– Карлотта любит все большое, – сказал Зигги. – Этот самец, Карлотта, то, что тебе надо.

– Мы встретимся с вами за вольером гиппопотама, – сказал я. Потому что мне не хотелось, чтобы хрупкая Ванда видела сернобыка.

В связи с чем Зигги записал в своем блокноте:

– Карлотта, – предостерег ее Зигги, – этот сернобык потрясет тебя до самой глубины души.

Но Карлотта лишь почесала ладонью свое круглое брюшко.

– Ха! – воскликнула она.

Очковые Медведи сели прямо и внимательно посмотрели на нас.

Носорожье поле было обнесено рвом, а за рвом шла еще и изгородь. Если бы носорог попытался протаранить изгородь, то он переломал бы себе ноги, свалившись в ров; броня на коленях носорога была надломлена и раскрыта, словно треснувшая на солнце глина.

Поле, по которому он бегал трусцой, было плоским, с начисто вытоптанной травой. Оно немного возвышалось над остальной местностью – твердое плато между вольером гиппопотама и высокими железными воротами Тирольского сада. Если в Тирольском саду лечь на землю, то за кронами деревьев и за садами можно увидеть всю дорогу до Максинг-парка. А если сесть в папоротнике, то можно увидеть спину носорога – макушку его деревянной головы и кончик рога. Земля сотрясалась, когда он пускался трусцой.

Мы с Вандой лежали в папоротнике, исподтишка поглядывая на Зигги и толстую Карлотту.

– Куда вы теперь направляетесь? – спросила Ванда.

– За Полярный круг.

– О! – воскликнула она. – Я бы тоже хотела поехать туда. Я хочу сказать, что если бы вы путешествовали один, то я бы попросила, чтобы вы взяли меня с собой.

– И я бы непременно взял, – ответил я. Но когда я ткнулся носом в ее руку, то обнаружил, что она снова смотрит на Зигги и Карлотту.

Нам было слышно, как Зигги трубил носорогу: какое-то время я его не видел, а только слышал его призывный глас. Он вопил где-то у самого носорожьего поля. И нам было слышно, как хихикала Карлотта. Когда мы снова увидели их, они шли рука об руку за вольером гиппопотама, направляясь к воротам Тирольского сада. По безумному блеску Карлоттиных глаз нетрудно было определить, что она сражена не меньше нас – на всю жизнь; ей никогда не забыть виденного ею сернобыка.

– Давай спрячемся от них, – предложил я и потянул Ванду вниз, в папоротник.

Но в ее глазах появился испуг, и она легла на спину, обхватив себя руками.

– Карлотта! – позвала она.

– Эй, молодой человек! – закричала Карлотта. – Вы ее не обижаете?

– Мы просто беседуем, – отозвалась Ванда, – но мы тут.

И они прошли вдоль ограды к нам; Зигги одной рукой пробирался сквозь густой папоротник, сунув вторую под свитер Карлотты и обхватив ее пышный бок.

– Знаешь, Графф, – сказал Зигги, – моя Карлотта совершенно потрясена этим сернобыком.

– А кто бы не был? – отозвался я.

– О чем это вы? – спросила Ванда. – Чем она потрясена?

– Это не для тебя, дорогуша, – вмешалась Карлотта. – Вы такой милый молодой человек, – сказала она мне. – Это зрелище никак не для Ванды.

– Это зрелище для всего мира! – заявил Зигги.

– Уймись, – оборвала его Карлотта и увлекла за собой к другой дорожке.

Распластавшись на траве, мы не могли видеть друг друга. У самой земли воздух сгущался, и резкий запах испражнений какого-то животного оседал на нас.

– Полагаю, что это дерьмо носорога, – предположил Зигги.

– Или гиппопотама, – сказал я.

– Огромная куча, которая удобряет почву, – произнес Зигги.

– Но гиппопотам никогда не вылезает из воды, – возразила Карлотта.

– О, но они должны! – воскликнул Зигги. – Трудно себе представить…

А Ванда нырнула под мою согнутую руку, крепко сжав колени и положив холодную кисть мне на грудь. Мы слышали возню между Карлоттой и Зигги; дважды Карлотта вскрикнула, как дикая птица.

Ну что ж, как гласит записная книжка:

Затем мы услышали, как Карлотта сказала:

– А ты не всегда такой забавный.

И когда я посмотрел в их сторону, то увидел вытянутую вверх руку Зигги, машущую над папоротником внушительного размера черными кружевными трусами.