Но Зигги чересчур засмотрелся: при повороте он задрал колесо слишком высоко на насыпь, и гребень дороги встал поперек. Зигги забуксовал в гравиевой каше.

– О, черт! – ругнулся он. – О, черт, черт побери!

Край моей ягодицы сполз вниз, на заднее крыло; я опрокинулся назад, а моим бедным ногам не осталось места.

Поэтому мои пальцы на спине девушки разомкнулись, и я сунул руки под ее узелок между колен.

– Не смейте! – вскрикнула она. Ее локти под моими руками взлетели вверх, словно крылья испуганной куропатки; ее юбка задралась до самых бедер. Но я хотя бы успел мельком увидеть белую округлость ее ноги до того, как край второй моей ягодицы тоже сполз на крыло; я оказался втиснутым между сиденьем и рюкзаком, без малейшей возможности отыскать опору ногам и остановить свое сползание. Мой вес прогнул крыло; моему заду стало жарко от трения о колесо. И я сполз еще ниже. Сначала выхлопной трубы коснулась моя правая нога, серединой икры, но у меня не было другого выхода, кроме как продолжать тормозить мотоцикл.

Поэтому выхлопные трубы прилипли к моим икрам, словно бекон к грилю.

– О, он горит! – закричала девушка.

– Это правда, Графф? – удивился Зигги. – Господи! А я-то думал, что это мои тормоза.

Но разумеется, он не смог сразу остановиться в гравиевой каше на дне откоса; ему пришлось сначала преодолеть насыпь. Зигги загнал нас в низину у сада, потом снял меня с мотоцикла – через рюкзак, – хотя я припекся к выхлопным трубам и меня пришлось буквально отдирать.

– О, нам придется отмачивать твои брюки, чтобы снять! – воскликнул он.

– Ай! – застонал я. – О-о-о!

– Заткнись, Графф, – прикрикнул он на меня, – не то ты растеряешь остатки своего достоинства!

Я подавил стоны, рвавшиеся из моего горла; я не дал им выйти наружу – и они утонули, опустились в самые мои икры – мои липкие, забрызганные грязью икры, которые выглядели скорее оплавленными, чем обгоревшими.

– О, не трогайте их! – воскликнула девушка. – О, вы только посмотрите на себя!

Но я взглянул на нее, с ее съехавшим на глаза шлемом, и подумал: «Как бы мне хотелось отдубасить тебя и подвесить за твою чертову косу!»

– О! – причитала она. – Когда вы схватили меня, я не знала, что вы падали!

– О господи! – воскликнул Зигги. – Неужели он вел себя так отвратительно?

– О, заткись! – застонал я.

– Нам нужна ванна, чтобы замочить его в ней, – заявил Зигги.

– У моей тети есть ванна! – оживилась девушка. – Да, в ее гастхофе сколько хотите ванн!

– Это как раз то, что тебе надо, Графф.

– Так подсадите же его обратно, – велела девица. – Я покажу вам дорогу.

О, ветер ли это жалил меня и леденил мои ожоги? Я обнял девушку; она отбросила назад одну руку и прижала меня к себе. Но из моего нутра наружу рвались ужасные стоны – меня необходимо было чем-то заткнуть, поэтому я уткнулся ртом в ее шею, чтобы молчать и чтобы вкушать блаженство.

– Как вас зовут? – спросила она через ремешок во рту, и ее шея под моими губами залилась горячей краской.

– Не вынуждайте его говорить! – крикнул Зигги. – Он Графф.

– А я – Галлен, – прошептала девушка. – Мое имя Галлен.

«Галлен фон Санкт-Леонардо?» – сказал я сам себе в ее шею.

Итак, восседая втроем, мы погнали нашего зверя через город, выстреливая резкие тарахтящие звуки под своды арок, громыхая по закрытому высокому мосту.

– Вот твой водопад, Графф, – сказал Зигги. – Это водопад на Ибсе.

Но я передвигался губами по ее шее в поисках нового места для поцелуя. Мы уклонились от солнца в тень, и воздух уже не обжигал, поначалу теплый, потом прохладный – обдувающий словно мехом мои пылающие ноги, – и целый оркестр стонов едва не вырывался из моего нутра наружу.

– Мне так жаль, что вам больно, – сказала Галлен. – Я буду за вами ухаживать.

Но я не мог сжать ее так крепко, чтобы прекратить проклятое жжение; я лишь закрыл глаза, позволив ее волосам литься на них густым винным потоком.

– О! – воскликнула она. – О, теперь все будет хорошо.

Булыжник мостовой покрывала грязь; казалось, мы проделали по воздуху не одну милю. Подо мной бежали медведи, дуя на угли, оставленные на моих икрах каким-то злым демоном.

– Это же замок! – воскликнул Зигги. – Это не гастхоф, а целый замок!

Но меня это ничуть не удивило. С Галлен фон Санкт-Леонардо в качестве моей сиделки можно было ожидать чего угодно, в том числе и этого.

– Он был когда-то замком, – пояснила Галлен.

– Он им и остался! – заявил Зигги, его голос прозвучал где-то далеко-далеко, обгоняемый топотом медведей. И где-то, за тридевять земель от меня, он изрек: – Замок всегда остается замком.

И последнее, что я видел, были маленькие бумеранги лепестков форзиции,[5] усыпавшие наш путь и опадавшие за нами словно конфетти, они вихрились в мощном выхлопе мотоциклетных газов.

Я закрыл глаза, теряя голову от запаха восхитительных волос моей Галлен.

– Ну что ж, – произнес Зигги, – нам повезло, что бедняга Графф вырубился, не то бы он поднял крик, пока я стягивал с него штаны.

– Но вы делали это осторожно, да? – спросила Галлен.

– Разумеется, детка! – ответил Зигги. – Я засунул его в ванну прямо в штанах и проделал всю операцию под водой, – продолжил он. – После чего выпустил воду и оставил его лежать в ванне.

Но мне все еще казалось, будто я под водой, к тому же я ничего не видел. Вокруг меня были твердые, высокие стены, а мои ноги обволакивал ил.

– О, помогите! – прошептал я, но не единый проблеск света не нарушил темноты вокруг.

А Зигги продолжал говорить:

– Потом я смазал полотенца той мазью, что дала мне ваша добрая тетушка, и спеленал его как Иисуса.

– Но где же он сейчас? – спросила Галлен.

– О, где я сейчас? – эхом повторил я.

– В ванне! – воскликнул Зигги, и резкий луч света от дверного проема полоснул по мне.

Я опустил глаза на свои ноги, на полотенца, обвивавшие меня от голеней до живота.

– Спит как сурок, – сказал Зигги.

– Вы не слишком туго спеленали его? – спросила Галлен.

– Мне кажется, что вам хочется взглянуть, – сказал Зигги. – В полотенцах ему легче, чем в одежде.

Их головы маячили над краем ванны, но все остальное оставалось невидимым – как если бы они стояли на полу на коленях, ибо их подбородки едва доходили до края.

– Встаньте! – заорал я. – Почему вы там прячетесь?

– О господи! – воскликнула Галлен.

– Совсем спятил, – сказал ей Зигги.

«Это чудовище ванной», – подумал я. Но вслух потребовал:

– Вытащите меня отсюда!

– Господи, Графф, – отозвался Зигги и потом пояснил Галлен: – Он тронулся умом. Ему нужно хорошенько выспаться.

Затем я наблюдал, как их тени склонились и словно приклеились к потолку и верхней части стены; они двигались по диагонали к дверному проему. Их тени становились все кривее и больше.

– Господи! – воскликнул я.

– Храни его Господь, – произнес Зигги, и они вышли из ванной комнаты.

Хотя не так уж тут и темно – вокруг меня были стены ванной, прохладные и гладкие на ощупь, и я мог ухватиться за край ванны обеими руками и подтянуть себя, если бы собрался выбраться наружу, – к тому же я все равно закрыл глаза.

Я настороженно заметался глазами по комнате, когда дверной проем высветился снова и со стены на потолок метнулась тень: став меньше, она перескочила на другую стену в тот самый момент, когда в дверном проеме пропал свет.

– Я вижу тебя, – сказал я тени. – Я знаю, что ты здесь, черт бы тебя побрал!

– Тихо, Графф, – прошептала Галлен.

– Хорошо, – согласился я, вслушиваясь, как она подходит все ближе; ее голос звучал так, как если бы она находилась под ванной. Затем я ощутил на своей руке касание ее шелковой блузки. – Привет, Галлен, – сказал я.

– Как вы себя чувствуете, Графф?

– Я вас не вижу, – ответил я.