– Это хорошо, – сказала она. – Потому что я пришла сменить ваши повязки и перевязать вас как следует.

– О, но это мог бы сделать Зигги!

– Он бинтует слишком туго.

– Но я чувствую себя прекрасно.

– Вряд ли. Я сейчас сниму с вас старые полотенца и наложу настоящие бинты.

– Как мило, что вы здесь служите, – заметил я, и край ее косы коснулся моей груди.

– Ш-ш-ш, – велела мне она.

– Почему вы так далеко от меня внизу, Галлен?

– Да я ведь над вами, дурачок, – ответила она.

– Должно быть, это очень глубокая ванна.

– Она на подставке, поэтому так кажется.

Затем я почувствовал, как ее руки нашли мою грудь и легко заскользили по моим бедрам.

– Выгните спину, Графф.

Одно полотенце было размотано, так осторожно, что ее руки ни разу не коснулись меня.

– Еще раз, – потребовала она, и я снова выгнул спину для другого полотенца; теперь я ощутил себя голым до колен в холодной ванне. Когда она наклонилась, чтобы взять меня за пальцы ног, ее коса упала мне на колени.

– Мне щекотно от волос, – сказал я.

– Где?

– Щекотно, – повторил я, хватая косу обеими руками. Я прошелся косой по себе, и она потянула ее обратно.

– Прекратите, Графф.

– Я хочу видеть ваш затылок, – сказал я.

Она разматывала полотенца на моих лодыжках, и, когда дошла до места, где они прилипли к ожогам, ее движения стали очень медленными; слои полотенца слиплись и затвердели.

– Куда вы спрятали свою косу? – спросил я.

– Пусть вас это не волнует, – сказала она.

Теперь уже все полотенца были размотаны.

– Вы что, видите в темноте, Галлен?

– Нет, не вижу!

– Если бы вы могли видеть, то вы бы увидели меня…

– Еще бы!

– …розового и волосатого, как обезьяний детеныш.

– Очень трогательно, – фыркнула она. – Перестаньте.

Но я сумел высунуться из ванны и найти ее голову, сунуть руку ей под подбородок, скользнуть пальцами по горлу до того места, где она спрятала в блузку косу.

– Я хочу увидеть вашу шею сзади, – повторил я.

Сейчас она накладывала мне новую повязку, проворно и легко оборачивая меня марлей. Она перевязала только лодыжки, не пеленая мне ноги вместе, как это сделал Зигги.

– У меня есть чистое полотенце, чтобы вас прикрыть, – сказала она.

– Это полотенце чудовища?

– Выгнитесь, – велела она и обернула его вокруг меня так проворно, что меня словно обдало дуновением сквозняка.

– А теперь включите свет, – попросил я.

– Я не должна быть здесь, Графф, – сказала она. – Моя тетушка думает, что я взбиваю постели.

– Я только взгляну на вашу шею сзади, Галлен, – попросил я.

– И вы не будете меня хватать?

– Ну что вы!

– И сдергивать с себя полотенце?

– Разумеется, нет!

– Тетушка мне рассказывала, что какой-то мужчина так и поступил – в коридоре. Снял с себя полотенце прямо у нее на глазах.

Затем она приоткрыла дверь, впуская к нам яркий свет, потом наклонилась ко мне. Я прижал ее лицо к своим плечам и поднял ее тяжелую косу; я отвел вниз ее уши, продолжая смотреть.

Так и есть, в нижней части ее шеи осталось маленькое пятнышко от моего поцелуя.

– Ты же не сама это сделала, да? – выдохнул я.

– А ты не станешь меня хватать, да? – прошептала Галлен.

Я опустил руки на дно ванны и поцеловал ее за ухом дважды. А она легко дотронулась руками до моей груди, всего лишь кончиками пальцев – даже не положила на нее ладонь. Ее голова по-прежнему прижималась к моему плечу; она притронулась ко мне так осторожно, как только могла. Я почти не чувствовал ее веса. Она походила на длинную, слегка оглушенную рыбу – хладнокровную и спокойную, но трепещущую в руке.

– Мне пора, – сказала она.

– Почему я должен лежать в ванне? – спросил я.

– Думаю, вовсе не должен.

– А где Зигги?

– Собирает для тебя цветы.

– Собирает для меня цветы?

– Да, – подтвердила Галлен. – Он раздобыл вазу с водой и собирается наполнить ее лепестками форзиции.

Затем деревянный постамент под ванной скрипнул, и моя Галлен мелькнула через комнату, так же беззвучно, как и ее тень; яркий прямоугольник дверного проема сомкнулся со всех сторон, и мой свет исчез, словно капля воды в губке.

Так пишет Зигфрид Явотник, бездарный поэт и тугой на ухо певец – собиратель лепестков форзиции в одолженную им вазу с водой.

Никто до этого не посвящал мне стихов, поэтому я сказал:

– Мне кажется, у тебя не все в порядке с рифмой.

– Тебе не следовало вылезать из ванны, – заметил Зигги. – Ведь ты мог запросто поскользнуться и разбить вдребезги свою глупую башку.

– Цветы просто великолепны, Зиг. Я хочу поблагодарить тебя за них.

– Ну, на самом деле они не только для тебя, – сказал он. – Они для нашей комнаты.

– Это очень красивая комната, – сказал я.

У нас было большое, забранное железной решеткой окно с глубоким выступом; распахнутое настежь, оно впускало в комнату шум водопада. Окно выходило во двор замка, из него мы могли видеть свой мотоцикл, припаркованный под самым пышным кустом форзиции, – великолепный остов совершенного механизма, такого нелепого в желтых цветах сада.

В комнате стояло две отдельные кровати, отгороженные друг от друга резной подставкой для журналов. Одна постель была разобрана: простыня откинута без единой морщинки, подушки высоко взбиты.

– Это ты разобрал мне постель, Зиг?

– Нет, Графф, не я. Я уверен, это твоя нимфетка или ее добрейшая тетушка.

– Ее тетушка и вправду добра?

– Премилая старушенция, Графф, – сама доброта. Ты только глянь, она одолжила мне вазу для цветов!

– Это хорошо, – сказал я.

– Почти задаром, – кивнул Зигги. – За сущий мизер.

– Какой мизер? – удивился я.

– За мое терпеливое отношение к ее вопросам, – пояснил Зигги. – Откуда мы да как мы сюда приехали. И почему мы сюда приехали. И чем мы зарабатываем себе на жизнь.

– Зарабатываем?

– Зарабатываем, Графф. Именно так.

– Это еще тот вопрос, да?

– И не самый заковыристый из тех, что интересовали ее, Графф. Она хотела знать, кто из нас положил глаз на Галлен.

– Да, – протянул я, – она и впрямь добрейшая душа.

– Так что мне пришлось успокоить ее на этот счет, – добавил Зигги. – Я сказал ей, что мы законченные гомики и что ей незачем волноваться на этот счет.

– Черт тебя побери! – воскликнул я. – Ну и что она после этого сделала?

– Одолжила мне свою вазу, – ответил Зигги, – так что я смог набрать для тебя цветов.

– Я фрау Тратт, – представилась тетя Галлен. – Мы с вами не познакомились, поскольку вас сразу внесли внутрь.

– Как невежливо с моей стороны, фрау Тратт, – повинился я.

– Как ваши ноги? – спросила она.

– Они получили надлежащий уход, – ответил я.

– Я как следует позаботился о моем Граффе, – сказал Зигги.

– О, я вижу, – протянула тетушка Тратт и покинула нас, оставив изучать меню.

Столовая в гастхофе «Шлосс Вассерфал»[6] выходила окнами на плотину, что придавало тошнотворный, вызывающий приступ желчи привкус еде и питью. Громадный водопад изрыгал на окна слюну, которая размытым потоком стекала по стеклу. В моем желудке все перевернулось и едва не вырвалось наружу.