– Они что-нибудь да придумают, – ответил я.

– Графф, они говорят, что у тебя мало денег.

– Поэтому ты не хочешь выходить за меня замуж, Галлен?

– Графф, они серьезно возьмутся за тебя.

– Иди и сядь, Галлен, – попросил я. – Я тоже хочу серьезно взяться за тебя.

Но она присела на кровать Зигги, которая была такой мягкой и так сильно прогнулась, что колени Галлен уставились мне прямо в лицо – восхитительные маленькие чашечки.

– Прекрати краснеть, Галлен.

– Что это ты делаешь в таком виде в кровати? – спросила она.

– Я читал.

– Могу поклясться, на тебе ничего нет, – заявила она. – Под покрывалом… я готова поклясться, что ты спишь нагишом.

– А ты сгораешь от нетерпения посмотреть, да?

– Они собираются схватить тебя, Графф, – сказала она. – Я увидела у тебя свет и поняла, что ты не спишь. Я думала, ты одет.

– Но ведь я укрыт, – сказал я. – Сядь ко мне на кровать.

– Графф, мэр и моя тетка что-то замышляют.

– И что же? – спросил я.

– Они осмотрели твои вещи, ты же знаешь. Они видели, сколько у тебя денег.

– У меня их достаточно, чтобы заплатить за эту комнату, – возразил я.

– Но после этого у тебя ничего не останется, Графф. Они могут арестовать тебя за то, что у тебя нет денег.

– Я и есть бродяга, – сказал я. – И всегда знал, что когда-нибудь это выплывет наружу.

– И ты помог ему бежать. Они могут взять тебя за это.

– Я не могу ждать, чтобы посмотреть, что они придумают, – заметил я.

– Они хотят заставить тебя работать, – сказала она.

Только этого мне не хватало – чертовой работенки. Разумеется, я могу сбежать и жить в горах, питаясь рыбой, сказать Галлен, где Зигги сможет меня найти, когда он вернется за мной, оставить ей деньги для оплаты счета за гастхоф.

Именно это пришло мне в голову. Но на меня смотрела Галлен – ох, эта восхитительная выпуклая линия ее подбородка! Покатость плеч, переходящая в тонкие руки, тонкость пальцев, таких же чувствительных, как пальцы слепого, яркость темных губ, золотисто-персиковый цвет ее румянца и бледность ее высокого лба. Она походила на созревший персик, местами освещенный солнцем.

Поэтому я спросил:

– Какую работу?

– Ну, какую-нибудь, – сказала она. – Просто для того, чтобы кто-то мог не спускать с тебя глаз и дать им знать, когда он вернется.

– Так они думают, что он вернется?

– Думаю, да, – сказала она. – А он вернется, Графф?

– А ты, случайно, не иуда, Галлен?

– О, Графф, – обиделась она. – Я только хотела предупредить тебя о том, что они что-то замышляют. – И закрылась от меня косой. – К тому же я должна знать, когда ты уедешь. Я должна знать, куда ты едешь, чтобы я могла писать тебе. И я хочу, чтобы ты писал мне, что ты вернешься.

– Сядь рядом со мной, – позвал я, но она покачала головой:

– Они считают, что он вернется, потому что тетушка сказала, будто вы любовники.

– Что за работу они придумали? – снова спросил я.

– Тебе придется носить пчел, – сказала она.

– Каких пчел?

– Которые в ульях в яблоневом саду, – пояснила Галлен. – Рои уже готовы, и их пора вносить. Это ты должен будешь делать ночью, и они полагают, что, скорее всего, ты попытаешься сбежать с ним ночью.

– А если я откажусь работать, Галлен?

– Тогда тебя арестуют, – сказала она. – Они говорят: ты бродяга, поэтому они тебя запрут. Ты помог ему бежать, и они могут взять тебя за это.

– Я могу бежать сегодняшней ночью.

– Правда? – спросила Галлен и обошла вокруг кровати Зигги, она села на нее спиной ко мне. – Если ты думаешь, что можешь это сделать, – прошептала она, – то я тебе помогу.

«Да, – подумал я, – видно, это форзиция превратила луну в желтое золото и льет это золото сквозь мое окно на твои волосы – окрашивает в рыже-золотистый цвет твою восхитительную маленькую головку».

– Нет, я не могу этого сделать, Галлен, – Сказал я.

Она звякнула своим вышитым кармашком для монет.

– Я должна идти, Графф, – сказала она.

– Ты подойдешь подоткнуть мне одеяло? – спросил я.

Она быстро обернулась и улыбнулась.

– О да, да! Только ты меня не хватай, – сказала она. Подошла к моей кровати и погасила свет. – Спрячь руки под одеяло, – велела она в темноте.

Она подоткнула одеяло с одной стороны, потом перешла на другую. Я выдернул руку, но она проделала все очень быстро. Затем опустила ладони мне на плечи, ее коса упала мне на лицо.

– О, я такая неуклюжая, – прошептала она, но не отпустила меня.

– Где твоя комната, Галлен? – спросил я.

Но к тому моменту, как я выбрался из-под одеяла, она уже вышла за дверь. Тень от ее ног медленно исчезала из щели под моей дверью, но я не уловил в коридоре ни малейшего звука.

Я встал и, приоткрыв дверь, выглянул за косяк; она притаилась за ним, ожидая меня – заливаясь румянцем и совсем не сердитая.

– Тебе никогда не угадать, где моя комната, Графф, – сказала она.

Поэтому я вернулся обратно в свою смятую, унылую постель; я немного повертелся, размышляя об устройстве мира. «Ну что ж, – подумал я, – пчелы сейчас заняты опылением; мед течет рекой. и тяжелые соты готовы для выкачивания. О, смотри в оба!»

Я проснулся вместе с солнечным запахом моей подушки. И мне подумалось: сейчас Зигги покидает Вену, он использовал это время, чтобы собрать нужные детали – наверное, прятался в зоопарке всю ночь.

Я видел, как он прощается со зверями, пытаясь подбодрить их.

– Благослови тебя Господь, Зигги, – сказал ему удрученный жираф.

А кенгуру спрятал слезу в кулак.

– Графф, – позвала меня Галлен за дверью. – Они внизу, в столовой.

Ну что ж, я не предчувствовал ничего хорошего; их конспирация тяжестью весела в коридоре. Это было все равно как если бы они оставили открытой дверь в темницу; я чуял омерзительную, сырую плесень их мыслей, оставленных там созревать и покрываться мучнистой росой, но я не мог отыскать дверь, чтобы закрыть ее.

В столовой они уселись за столик, соседний с моим: коварный герр бургомистр, дражайшая тетушка Тратт и еще один, пахнущий сидром, герр Виндиш, хозяин яблоневого сада и работодатель для нуждающихся. В манжетах его брюк застряли увядшие лепестки.

С ними был еще один мужчина, которому они позволили сесть за свой стол; он дернулся к двери – Кефф, водитель трактора. Человек Виндиша. Внушительного вида, крепко сбитый парень, от его кожаных штанов несло сырой козлятиной.

Как они попытаются это сделать? Будут сидеть и смотреть, как я намазываю маслом булочку? Бросится ли Кефф блокировать дверь, если я попытаюсь бежать? Он что, перебьет мне позвоночник своим мясистым коленом?

Но ведь Зигги писал:

Поэтому я оставил накрытый моей Галлен завтрак и подошел прямо к их столу.

– Простите меня, если помешал вам, – начал я, – но мне хотелось бы спросить у вас совета. Поскольку я остаюсь здесь еще на некоторое время, то я нуждаюсь в работе. О, я бы предпочел небольшую работенку вечером. Если, конечно, вы можете подсказать мне что-то в этом роде.

И я в самом деле услышал все это как наяву! Дверь темницы захлопнулась с ужасным, клацающим звуком; всю дорогу от Вены в моих ушах стоял топот лап Редких Очковых Медведей, гневно трясущих головами и щелкающих челюстями.

– О, вот как! – воскликнула тетушка Тратт. – Не правда ли, это замечательная идея?

И все сидящие за столом согласились с ней.

А перед моими заслезившимися глазами Зигги мчался все быстрее и быстрее. Мотоцикл ревел под ним, как раненый зверь.

Я прихватил с собой нескольких медведей в сад и уселся там, где было видно, как замок приближается к водопаду. Я выбрал место, где мотоцикл оставил после себя на траве сгустки мазута. Еще немного, и кусты форзиции отцветут совсем; сад станет коричневым и зеленым от сорняков, похожим на густые джунгли. Мелкие водяные брызги увлажняли все вокруг, и сад зловеще шумел от ветра все сильней и сильней. Только жирные пятна отказывались намокать; на маленьких черных сгустках мазута брызги выступали каплями пота.