Она поспешила вдоль стены к углу замка. Добравшись до края, подождала, пока я приближусь к ней. Я снова обнял ее за талию, и она припала ко мне.

– Мои милые косточки, – прошептал я.

Мы заглянули во двор. Несколько освещенных окон отбрасывали на лужайку яркие квадраты света и крестообразные штрихи от решеток. На фоне одной из таких клеток я заметил голову Зигги с заложенными за голову руками.

– Что это? – спросила Галлен.

– Зигги делает наклоны, – пояснил я.

О нет, он делал что-то другое. Он держался за оконную решетку, вытянул руки и ухватился за ее края и, казалось, намеревался протиснуться наружу, во двор, как некий ночной зверь, проверяющий на прочность свою клетку.

– Он вовсе не делает наклоны, – возразила Галлен.

– Это упражнение на растяжку рук, – сказал я.

И я поспешил увлечь ее под другой оконный выступ; у дверей замка я неожиданно, слегка смазав, поцеловал ее в губы.

– Нам нужно быть поосторожней с твоей тетушкой, – сказал я ей и первым вошел в замок.

Пробудился ли интерес у футбольных игроков? Вспыхнул ли свет в их глазах, которые перестали светиться с того момента, как их вставили в рамки и повесили на стену?

Однако из-под моей двери свет не выбивался, и я долго ждал в коридоре, вслушиваясь в притворное храпение моего друга Зигги.

Выдержка из Пророчества:

– Ты скорее соня, чем поэт, – заявил я. – Мне кажется, тебя больше волнует возможность всхрапнуть.

– Тебя что, гром разбудил, Графф?

– Я читал твои стихи при свете молнии.

– А! – протянул он. – Свет истины осветил твой путь.

– И позвал тебя?

– Я сунул нос куда не следовало, – признался он.

– Из окна, Зиг? Повис на решетке, да? Попробовал ее на прочность, да?

– Поначалу нет, – сказал он. – Поначалу я просто ждал, когда старушка Судьба появится в сумерках и даст мне возможность рассмотреть ее получше.

– Слушал шум дождя, Зиг. Ты и к этому приложил руку, да?

– Ничего подобного, Графф. Этот дождь – недоразумение. И все случившееся – это лишь недоразумение, с которым следует считаться.

– Хотел бы я тоже взглянуть на Судьбу, – заметил я. – Я должен знать ее в лицо.

– Так ты ее трахнул, Графф?

– Нет, – признался я.

– Ты пожалел ее юность, – сказал он.

– Когда мы уезжаем, Зиг?

– А, слезное прощание! Когда ты сможешь сбежать подальше?

– Да пошел ты к черту, Зиг. А теперь я хочу хоть немного вздремнуть.

– Так Графф желает спать! – заорал он и сел на кровати, прижимая к себе подушку. – Ну так спи.

– Сам спи, – огрызнулся я.

– Как вулкан, Графф! Старина Зигги спит как вулкан.

– Мне плевать, как ты спишь, – сказал я.

– Ну да, плевать, Графф. Тебе плевать, моя душка!

– О господи! – воскликнул я.

– Он в ванной, Графф, – заявил Зигги. – Готовит нам обоим завтрашний день.

Свет проник в нашу комнату рано, хотя дождь продолжал поливать двор; я слышал, как тяжелые капли барабанили по трубам мотоцикла. Приподнявшись на локте, я выглянул во двор через решетку; мокрые булыжники на подъездной дорожке походили на скопление яиц, и мне стало видно, как тетушка Тратт готовится к приезду молочника.

Казалось, будто она вышла во двор откуда-то из-под замка: она катила перед собой две молочные фляги, подталкивая их хлюпающими калошами. Розовый край ее мешковатого халата выглядывал из-под дождевика; сетка для волос съехала ей на брови, делая лоб похожим на какой-то вздутый предмет, выловленный в море. Обрубки икр украдкой высовывались между верхом сабо и краем ее халата, своим белым цветом они походили на свиное сало.

Поставив фляги на мостовой, прямо напротив входа в замок, она направилась через двор к воротам и открыла их для молочника. Однако молочник пока не появлялся; тетушка Тратт глянула в оба конца улицы, затем прошлепала обратно к замку, хлопая своим промокшим подолом и оставив ворота открытыми.

Теперь дождь принялся колотить по пустым молочным флягам; звук выходил куда громче, чем когда он тарабанил по трубам мотоцикла.

И тут неожиданно, словно сумасшедший шквал ветра, появился молочник.

Я видел горбоносую морду лошади, просунувшуюся в проем ворот с хлопающими при каждом движении шаткой повозки и от раскачивания большого тела шорами; сбивчивый аллюр лошади передавался прогнутой спине, и тяжесть кожаной сбруи сносила ее с угла, который эта глупая лошадь пыталась срезать. Затем я увидел вожжи возницы и выпуклое брюхо животного, и вся повозка легко вкатилась вслед за лошадью, дергая оглоблей и швыряя весь неуклюжий вес на одну сторону крестца животного – как если бы всадник на полном скаку соскочил с коня, всем своим весом повиснув на поводьях.

Возница прокричал:

– Гос-поди! – И повозка зацепилась за обочину обоими колесами, которые застопорились и перестали крутиться.

Лошадь ждала, когда ее ноги коснутся земли и когда коляска последует за ней. А я ждал, когда этот чокнутый возница перестанет натягивать поводья, задирая голову бедной лошади так высоко, что она могла видеть лишь макушки кустов форзиции, а не собственные копыта, которые опустились на край мокрой, словно выложенной яйцами, брусчатки двора.

Лошадь завалилась на сторону, при этом оглобля сползла по ее спине и ударила в ухо; маленькая повозка высоко задралась на ее крестец. Когда упругие ребра животного шмякнулись о булыжник, она выдохнула:

– Пуф-ф!

Придурковатый возница соскочил со своего места и насел на шею лошади – вдобавок к кожаной сбруе и бряцающим железным обручам. Молочные бидоны издали ужасный грохот, скатившись на край повозки. Шлея сползла вниз, задрав лошадиный хвост на манер знамени.

– Что это? – удивился Зигги.

А оседлавший лошадиную шею возница подпрыгивал на ней, словно выскочившая из старого матраса пружина.

– Боже мой! Лошадь! – заорал он.

– Господи, Графф! – воскликнул Зигги. – Что там происходит?

Молочник ухватил скорчившуюся лошадь за уши и притянул голову животного к себе на колени. Он раскачивал ее голову, пригибая к крупу, то туда, то сюда.

– О Матерь Божья! Лошадь! – причитал он. Затем шмякнул лошадиную голову о булыжник, потом потянул вверх за уши и снова кинул вниз, надавливая всем весом. Передние копыта лошади забились в струях дождя.

Крышки молочных бидонов съехали к передку повозки, походя на мокрые лица, выглядывающие из-за ее краев. Тетушка Тратт затопала ногами на крыльце у входной двери, пытаясь попасть каблуками в галоши. Она неуклюже прошлепала по подъездной дорожке к молочнику.

– Эй! – крикнула она. – Что с тобой случилось?

Молочник, оседлавший шею лошади и продолжавший держать ее за уши, прижал щеку к углублению под лошадиной челюстью, используя свою голову, чтобы пригнуть животное вниз. Действовал он теперь более изощренно: он не пытался поднять лошадь, а давал ей возможность подняться самой – ровно настолько, чтобы ухватить за уши. Тогда он получал рычаг; он мог навалиться на лошадь столь внезапно, что ее голова несколько раз подпрыгивала, прежде чем коснуться булыжников, она пускала пену поверх удил, тряслась и снова силилась приподняться.

– Черт тебя побери, Графф! – заорал Зигги. – Если ты не скажешь мне, что происходит… – И он, обернувшись стеганым шелковым покрывалом, прыгнул к оконному выступу.