А я подумал: он как раз остановился на ленч. От бензобака идет пар; он не жалел своего коня. Если плюнуть на бак, то он зашипит, как если бы водяная капля попала на раскаленную решетку, он выехал очень рано и мчался как угорелый. Он далеко позади оставил долину Дуная; возможно, что теперь он уже следовал за Ибсом.

И разумеется, он ничего не забыл занести в свой чертов блокнот: миниатюрный план расположения клеток и все те детали, которые могли бы понадобиться.

Восемнадцать минут от кустов Максинг-парка до окраины Хитзингера; восемнадцать минут, четыре раза переключение скорости туда и обратно, два торможения, один железнодорожный переезд и мигающий желтый свет.

А за тобой – гул сбежавших из зоопарка аардварков.

В окне моей комнаты показалась тетушка Тратт, проветривавшая мои покои; она коротко улыбнулась мне сверху, когда открыла окно и взбила мою подушку.

Ага, старая перечница, он не собирается подкатывать на мотоцикле прямо сюда, чтобы ты его засекла! Мой дружок Зигги куда умнее, чем твоя куриная башка.

И тут в окне показалась и моя Галлен. Разглаживающая складки на моей постели, бесспорно такой же девственной, как снег.

Старую курицу интересует, в какой кровати спал Графф?

Не знаю, тетушка, но, кажется, в этой спали совсем недавно.

– Герр Графф, – позвала меня фрау Тратт. – В какой кровати вы спите?

– В той, что ближе к ванной, фрау Тратт, – откликнулся я, и моя Галлен промелькнула мимо окна, даже не взглянув на меня.

Ну да, ты права, моя милая Галлен. Фрау Тратт проводит разведку в моей комнате; пошлет кого-нибудь починить мою дверную ручку, тайно, пока я занят делом – чтобы запереть меня внутри? А эти ленивые облака, крадущие желтый цвет с последних опадающих лепестков форзиции, нависают низко, словно клубы дыма.

Но где Зигги? За пределами Ульмерфельда? Или, возможно, Хисбаха, или даже уже по дороге на Санкт-Леонардо? Если только он поехал этим путем. А может, он выбрал дорогу в объезд?

В скольких часах езды от меня Зигги? И что будет надето на моей Галлен, когда она придет ко мне сегодня ночью?

Водяные брызги увлажняли воздух, а сад продолжал разрастаться буйной, непокорной зеленью. Ну что ж, как сказала бы Старая Уродина Судьба – Величайшая Невежда: смотри в оба, смотри в оба.

Это как раз то, что Зигги мог бы записать в свой блокнот:

Однако стихи получились бы ужасными. Едва ли не самыми худшими из всех его.

Маслянистое, низкое солнце выкрасило все в цвет форзиции – пожелтило проникающие сквозь мое окно квадраты минувшей ночи, пятнами расцветило мою кровать и неподвижные пальцы ног.

– Он уже скоро будет, да? – спросила Галлен.

– В любой момент, – ответил я.

– Графф, – сказала она, – если он приедет со стороны Санкт-Леонардо, они его увидят. А если через сад, то там его стерегут Виндиш и Кефф.

– Ну, я не думаю, что он подкатит на мотоцикле у всех на виду.

– Готова поспорить, что он приедет в город, – сказала она. – О, он не станет подъезжать прямо к двору, но он не захочет идти пешком от Санкт-Леонардо… если он такой дурак, что выберет дорогу из Санкт-Леонардо, а не какую-нибудь другую. – Тогда ты отгадаешь какую, – сказал я. – Ты догадаешься, по какой дороге он приедет сюда.

– Графф, ты даже не собираешься попрощаться со мной, да?

– Иди и сядь со мной, Галлен, – сказал я.

Но она лишь покачала головой и не тронулась от оконного выступа. С кровати я мог разглядывать ее колени; они округлялись в том месте, где оконный выступ придавил их.

– Прекрати смотреть мне под юбку, – велела она и выпрямила ноги; развернувшись спиной ко мне, выглянула из окна. – Кто-то только что выбежал из сада, – сообщила она. Затем встала на колени и свесилась из окна. – Кто-то карабкается по стене. Кто-то ползет по виноградной лозе, но мне не видно кто.

Так что я тоже подошел к подоконнику и устроился рядом с ней: мы вместе встали на колени и высунулись наружу. Коса соскользнула ей на спину, она закрывала лицо Галлен от меня. Я обнял ее за талию, и она слегка напряглась. Мы оба стояли на четвереньках, и я гладил ее всю.

– О, черт тебя побери, Графф! – воскликнула она и ударила локтем прямо мне в горло. Едва не задохнувшись, я сел на подоконнике и принялся вытирать выступившие на глазах слезы. Галлен уселась напротив меня, скрестив ноги. – О, Графф! – сказала она. – Прощай! Ты уедешь далеко-далеко.

И тут она начала плакать, мне пришлось отвести от нее взгляд. Я выглянул из окна, но там никого не было. Я все еще с трудом дышал – это походило на плавание под водой, мои глаза наполнились влагой.

– О, Графф! – воскликнула она. – Не плачь и ты тоже. – И она бросилась ко мне и обхватила меня руками. Ее мокрое лицо прижалось к моей щеке. – Я могу с тобой где-нибудь встретиться, Графф! Ведь правда? У меня теперь есть жалованье и я никогда ничего не покупаю.

Мое адамово яблоко заняло все горло, так что я не мог произнести ни слова; мне показалось, будто она ударила меня дубинкой.

– Гк… – выдавил я.

Тогда она отстранилась, прикусив кончик косы сидела и дрожала мелкой дрожью напротив меня.

– Галлен, – с трудом удалось произнести мне, – там никого нет.

Но она не слышала этого. Она все еще дрожала, когда чьи-то локти и острый подбородок, извиваясь змеей, появились из-под оконного выступа сопровождаемые частым дыханием и животными стонами, затем появилась Великая Маска Греческой Комедии, совершенно лишенная волос – здорово походившая на лысую голову моего прежнего дружка Зигги.

– Господи, подай же мне руку! – потребовал он. – Мои ноги запутались в этом чертовом плюще.

Так что мне пришлось стряхнуть Галлен с коленей и втащить омерзительного и ужасного Зигги в комнату.

– Вот я и вернулся, – сказал он.

И шлепнулся на пол, прямо на мою Галлен.

Бедная, ушибленная Галлен не смогла взглянуть на него во второй раз; и одного взгляда оказалось более чем достаточно – я уверен, уверен.

– Зигги? – удивился я.

– Прямо перед тобой, Графф. Готов поспорить, ты меня не узнал, да?

– Без твоей охотничьей куртки – не сразу, – признался я, имея в виду: «Без твоих волос! Как я мог узнать тебя, без единого волоска на голове».

– Ну как меня побрили, Графф? – спросил он. – Это просто трюк!

– Но зачем совсем налысо, Зиг?

– И даже брови сбриты, Графф. Ты заметил?

– Ты выглядишь ужасно, – сказал я.

– Ходячий череп, Графф! Сплошная лысина от подбородка до самого верхнего черепного выступа. Ты когда-нибудь подозревал, что на черепе столько вмятин, Графф?

– Это на твоем черепе, Зиг, – возразил я. – Мой выглядит не так. – Хотя, может, и мой тоже – небольшие выемки и наросты по всей поверхности, как у битого персика?

– Я прошел через город по мосту. Никто меня не узнал, Графф, – сказал он. – Я прошел мимо мэра, который посмотрел на меня как на военную реликвию.

На парикмахерскую реликвию; его макушка была ледяной на ощупь – я даже подпрыгнул. Реликвия была облеплена москитами и липкими паразитами, столкнувшимися с этим несущимся куполом; за ухом застряло смятое крыло, которое могло бы быть вороньим. Ну да, он мчался сюда без шлема, предоставляя ветру остужать оболваненную парикмахером голову.

– Ты прекрасно замаскировался, Зигги, – сказал я.

– Еще бы, Графф, – ответил он. – Я спрятал мотоцикл в укромном местечке в городе. Собирай свои вещи.

– Послушай, Зигги…

– Собирайся, мы подождем темноты, – сказал он. – Все продумано, Графф. Все будет тип-топ.

А моя ушибленная Галлен скорчилась в комочек на полу, словно утробный плод, безжалостно сбитый этими словами и прикрытый одеждой горничной.