Но тут к крыльцу приблизился Зигги, с розовым стеганым покрывалом на плечах и зажатым меж ног.

Травмированный толстяк качнулся в кресле, он издал странное рыбье бульканье и ударил кулаком по своим коленям, покрытым грязным шарфом, словно это была испачканная салфетка; его толстая нижняя губа выглядела такой же багровой, как свекла.

– Фрау Тратт, – произнес Зигги. – Там настоящий потоп, которой может прорвать дамбу. Просто конец света! – И он гордо прошествовал мимо нее.

Покрывало колыхнулось назад, когда он мерным шагом стал подниматься по лестнице вверх – ритмично и картинно, переступая сразу через две ступени.

Время от времени над кустами форзиции появлялся комок грязи, за ним тянулся длинный след жидких брызг. Он выбрасывался точно вверх, сопровождаемый чрезмерно громким топотом и насильственным сотрясанием кустов. Это молочник пытался скрыться в саду.

А бедная лошадь запуталась еще больше. Ей удалось перевернуться, оставаясь по-прежнему на боку, так что теперь она лежала под оглоблей, перпендикулярно к ней; бедное животное так круто извернулось задом, что теперь не могло даже пошевелиться. Над бровью у нее вздулся шишак, размером с теннисный мячик, закрывший ей глаз. Второй глаз мигал под дождем, и хрипевшая лошадь продолжала лежать на спине, шлепая хвостом.

– Дождь все еще льет, Графф? – спросил меня Зигги.

– Сильнее, чем прежде.

– Но грозы нет, верно?

– Нет, больше нет.

– Знаешь, – задумчиво произнес он, – принимать ванну в грозу не самая лучшая мысль.

– Будь спокоен, – сказал я.

– Эта ванна – просто бездонная, Графф. Теперь я вижу, как ты там управился.

– Молочник все еще в кустах, – заметил я.

– Ты будешь мыться после меня, Графф?

– Я не так сильно испачкался, – сказал я.

– Как предусмотрительно с твоей стороны, – буркнул Зигги.

– Полиция уже прибыла, Зиг, – сообщил я.

Зеленый «фольксваген» с голубоватым светом передних фар с трудом протиснулся в ворота мимо повозки молочника. В нем прибыло двое полицейских в высоких сапогах и безукоризненной форме, воротники их дождевиков были до смешного одинаково подняты; с ними был, кажется, еще один мужчина, но без формы – в длинном черном кожаном пальто, перетянутом поясом, и небрежно нахлобученном черном берете.

– Они привезли с собой наемного убийцу, – сказал я.

– Полиция?

– Вместе с секретным агентом.

– Наверное, это сам мэр, – предположил Зигги. – Городок маленький, идет дождь – что еще делать мэру?

Все трое вошли в замок; мне было слышно, как обтираемый губкой толстяк заскрипел в кресле и повысил голос, приветствуя их.

– Зигги! – окликнул я. – Сколько потребуется рывков, чтобы завести наш чудесный мотоцикл?

Но он запел мне песнь ванной:

– О, черт бы тебя побрал с твоим рифмоплетством, – сказал я.

– Тебе следует принять ванну, Графф, – заявил Зигги. И брызнул в меня водой.

Тем временем один из полицейских в форме вышел во двор, держа в руках большой секатор для стрижки живой изгороди. Широко расставив ноги, он склонился над бедной лошадью и прошелся своим инструментом вдоль оглобли, обрезая поводья. Но лошадь продолжала лежать, совершенно ошарашенная, моргая своим единственным глазом. Полицейский присвистнул и повернул обратно к замку.

Но тут он увидел комки грязи, которые вылетали из-за кустов форзиции, и услышал топот ног метавшегося по саду молочника.

– Эй! – окликнул его полицейский. – Эй, вы! И молочник выбросил в воздух очередную пригоршню грязи.

– Эй! – заорал полицейский. И он бросился в глубь сада, держа перед собой секатор для стрижки изгороди, словно опущенную в воду удочку.

Я видел, как молочник кидался от куста к кусту – пригибаясь, сгребая грязь и ветки и швыряя их в воздух; он прятался, наблюдая, как падают его маленькие бомбы, и с карикатурной осторожностью крался дальше.

– Зиг, молочник совершенно обезумел, – сказал я.

И тут полицейский осторожно пробрался в куст форзиции, держа перед собой здоровенный, зловеще распахнутый клюв садового секатора.

Затем я услышал, как они собрались у наших дверей. Полоска света под дверью потускнела местами из-за подкравшихся к ней ног; к дереву прикоснулись чьим-то локтем, бедром или животом. Они толклись, тихо перешептываясь – временами можно было разобрать старательно приглушенное слово или часть фразы.

И прочее… как если бы говорили сквозь вентилятор, и только самые быстрые куски фразы успевали проскочить между его лопастями – разрубленные и приглушенные, слившиеся в единый звук, неотличимый от звука шуршания одежды или трения тел о двери и стены.

– Зиг, – сказал я. – Они в коридоре.

– Стягивают силы правосудия?

– Ты еще в ванне?

– Эй! – воскликнул он. – Ты только глянь! – За этими словами последовал шумный всплеск. – Следы бичевания! – изумился он. – Настоящие рубцы! Розовые, как твой язык, Графф. Тебе следует полюбоваться на дело своих рук!

– Я никак не мог отодрать тебя от него, – сказал я.

– Теперь мой зад помечен! – воскликнул он. – Искусная работа! – И я услышал, как он шлепает и скользит в ванной.

Затем в дверь осторожно постучали, и в коридоре наступила тишина; теперь щель загораживала лишь одна пара ног.

– Графф? – позвала моя Галлен.

– Они определили тебя на роль нашего Иуды? – спросил я.

– О, Графф! – выдохнула она.

Затем на дверь навалились, пробуя открыть ключом.

– Отойдите! – воскликнула тетушка Тратт.

– Она не заперта, – сказал я.

Полицейский без формы ударом сапога распахнул дверь, предварительно свернув дверную ручку; он втиснулся бочком в комнату, и дверной проем за ним тут же заполнился. Взволнованная тетушка Тратт со скрещенными руками; только что отмытый губкой толстяк, протискивающий свои сияющие колени в комнату; и наемный убийца или же мэр между ними. Но моей Галлен среди них не было.

– А где тот, второй? – спросил отертый губкой толстяк, просовывая вперед колени.

– Нет, ты должен на это посмотреть, Графф, – заявил Зигги, распахивая двери ванной.

И его горящий, мокрый зад ослепил нас всех. Розовые полосы пылали на ягодицах, словно всполохи ранней зари.

– Ну вот! – воскликнула тетушка Тратт. – Видите?

И мэр – точно мэр! – грозный бургомистр, который не снял берета перед тетушкой Тратт, но который снял его теперь, сделав явный рывок в сторону застывшей в дверях ванной нелепой фигуры. Отличный бросок, достаточно резвый для того, чтобы поймать ненормального прежде, чем тот успеет ретироваться обратно в ванную и захлопнуть за собой дверь.

– Мне все понятно, фрау Тратт, – произнес мэр. – Нам всем понятно, я уверен! – Он едва повысил голос. – Герр Явотник? – позвал он. – Герр Зигфрид Явотник!

Но ему было только слышно, как Зигги прошлепал по полу ванной, влез на подставку и снова плюхнулся в корыто.

Он не пожелал отпирать дверь ванной, поэтому все мы ждали внизу, в вестибюле, – все, кроме полицейского, который остался обыскивать нашу комнату.

Глубоко расстроенный розовый толстяк заявил:

– Герр бургомистр, я не понимаю, почему мы не можем взять и выбить эту дверь?

Но мэр наблюдал за тем, как второй полицейский ведет молочника через двор к дверям замка.

– Снова напиваемся, Йозеф Келлер? – нахму*-рился мэр. – Устраиваем аварию и избиваем лошадь?

Молочник так испачкался в грязи, что ярко-багровый рубец на его шее был заметен не сразу. Но мэр подошел поближе и внимательно рассмотрел его.