– Так, ничего серьезного, ну, вы понимаете, чтобы было с кем время провести…

Таро вяло улыбнулся.

– Тогда ладно. Со мной тоже можно провести время… Может быть, сходим куда-нибудь вместе?

– Идет, – ответила я. – Почему бы нет?

Ни. За. Что… Хотя почему бы не соврать? Я ведь не собираюсь долго задерживаться здесь.

Таро снова начал изображать киногероя, когда я внезапно ощутила головокружение. Я схватилась за край стола и подождала – сейчас, сейчас все пройдет, – однако голову словно сжали невидимые тиски. Буря из черно-белых точек закружилась перед глазами. Мальчишеский писк Таро внезапно стал невыносимым, словно царапанье ногтя по грифельной доске. Хотелось сказать ему, чтобы заткнулся, но я сдержалась и, дождавшись паузы в его нудном посекундном пересказе «Терминатора-2», встала и извинилась.

Пошатываясь, я побрела по бару. Зрение мое напоминало расстроенную телевизионную картинку: какие-то мелькающие фигуры, вспышки света и тени. Я двигалась по памяти. Мужчина толкнул меня локтем и извинился низким баритоном. Я даже не притормозила, чтобы посмотреть, кто это. Нужно где-то спрятаться, пока я не потеряла сознание.

Ковер под ногами сменился плиткой. Запахло горелой пиццей и корейскими соленьями. Я миновала фритюрницу, кожей ощутив жар кипящего масла, затем краем глаза заметила очертания фигуры Ватанабе, состоящей из бело-черных точек, наконец рука моя коснулась холодной металлической поверхности морозильника. Я нащупала ручку и рванула дверцу, выпуская наружу ледяной воздух. Дверь со стуком захлопнулась за мной. Опрокинув стопку лепешек для пиццы, я упала на колени.

Я прижалась лбом к прохладному и твердому полу. Разум продолжал по-прежнему блуждать в потемках. Я принялась растирать виски, а нежданный недуг все не отступал.

Здесь не было ни звуков, ни света, ни надоедливых клиентов: я могла оставаться в морозильнике всю ночь, ломая голову, чем вызвано головокружение. Вряд ли дело в алкоголе. После нескольких месяцев на такой работе мне потребовалось бы порций семь виски, чтобы слегка раскраснеться.

Холод прояснил голову. Я покрылась мурашками, а зубы начали выбивать стаккато. Кровь застыла в венах, заморозив меня до кости.

Кто-то дернул дверь, по полу пролегла дорожка света. Несмотря на мое сердитое «Оставьте меня в покое», узкая щель расширилась до широкого пролома, и внутрь скользнула тень. Молчание. Значит, Ватанабе. Он закрыл дверь и присел рядом со мной на корточки, затем легко коснулся моего плеча. От удивления я вздрогнула. Ватанабе не из тех, кто любит чужие прикосновения. Я села. привалившись к холодной стене.

– На, выпей, – прошептал он, впихнув стакан мне в руку.

Я сделала глоток воды, затем еще один. Я не слишком хотела пить, но это простое действие вернуло меня в мир живых людей.

– Спасибо, – прошептала я в темноту. – Просто голова разболелась.

– Потребуется время, чтобы привыкнуть к этому, – серьезно заявил Ватанабе.

Я слабо рассмеялась.

– Наоборот, я хочу, чтобы это прекратилось.

Несколько мгновений Ватанабе раздумывал над моими словами.

– Поначалу я тоже так думал, – сказал он, – ну, когда это произошло со мной впервые.

Я снова рассмеялась и про себя удивилась его приходу.

Какое-то время мы просто тихо сидели в темноте, пока дверь морозильной камеры в очередной раз широко не распахнулась. Мы заморгали, разглядывая силуэт Мамы-сан с ее крошечным чихуахуа на руках.

– Иди работать, Ватанабе, – сказала она.

Ватанабе встал и прошмыгнул мимо Мамы-сан, надвинув на глаза козырек бейсболки, словно забрало шлема.

– Что с тобой, Мэри? – нетерпеливо спросила Мама-сан. – Почему ты сидишь в холодильнике? Ты пьяна?

Я поднялась на дрожащие ноги.

– Нет. Просто приступ головокружения. Я решила, что мне полегчает, если я посижу здесь немного. Извините.

Мама-сан никак не выразила неудовольствия. Она окинула критическим взглядом мое измятое платье и спутанные волосы. Вид у нее был такой, словно она жевала лимон.

– Где Марико? Заболела?

– Не знаю, я ее не видела.

Мама-сан бросила испепеляющий взгляд на полку для овощей и проговорила:

– Если ты больна, Мэри, так иди домой. Если можешь работать, так работай. Я не собираюсь платить тебе за сидение в холодильнике.

Ватанабе слушал наш разговор, ссутулившись над раковиной. В кухню влетела Стефани, ее каштановые локоны тряслись.

– Ватанабе-сан! Креветки темпура, чипсы начос и соус сальса дип, – крикнула она по-японски с сильным американским акцентом.

Стефани прикрепила листок с заказом и бросила в нашу сторону любопытный взгляд. Со стороны могло показаться, что Мама-сан запихивает меня в холодильник. Господин Бойанж соскользнул на дюйм вниз по ее красному платью. Мама-сан подхватила его и водрузила на место.

– Мне уже лучше, – сказала я. – Я могу вернуться на работу.

– Вот и хорошо. Ступай к девятому столику.

Все с тем же кислым выражением на лице Мама-сан развернулась и направилась в бар. Я спросила себя, каково ей будет, когда она узнает, что ее единственный сын собирается удрать из страны, даже не попрощавшись с ней. А уж известие о том, что он собирается сбежать вместе со мной… Мне стало жалко Маму-сан, нет, правда жалко! Впрочем, даже если бы она была хоть немного приветливее со мною, вряд ли Юдзи остался бы с ней.

Я вздохнула, вспомнив, что предстоит еще по крайней мере два часа нянчиться с Таро. Ватанабе молча замер над раковиной.

– Не могу дождаться, когда сдерну отсюда, – сказала я.

Ответом мне был только шум воды в кране, хотя я знала, что Ватанабе разделяет мои чувства.

Универмаг из стекла и бетона вздымался вверх на восемь этажей. Эскалаторы поднимали покупателей до крыши, где был разбит сад. Золотистые лифты сновали туда-сюда, словно крошечные пузырьки кислорода в стеблях растений. Рядом с ярко освещенной галереей обнялись две иностранки, блондинка и брюнетка. Крошечные волокна искусственного мохера от топика брюнетки забились в ноздри подруги. Воздух между ними затрещал от статического электричества.

Мэри и Катя были поглощены женской болтовней, состоящей из обмена комплиментами, рассказа о том, чем каждая из них занималась на протяжении последних двенадцати часов, и взрывов смеха, звонкого, словно удары по ксилофону. Мэри наполняла воздух гормонами окситоцина, отвечающими за доверие и женственность. Из семнадцати миллионов смесей, чувствительных к химическому воздействию, эти два гормона заставляли Катю, природе которой была свойственно макиавеллиевскос коварство, морщить нос.

Я стоял напротив магазина под гигантским лазурно-голубым экраном, на котором знаменитая актриса щебетала о достоинствах туши «Мэйбелин ультралэш». Прозвучал сигнал, разрешающий пешеходам перейти дорогу, и вот они двинулись на меня: полузадушенные галстуками конторские служащие, женщины, прижимающие к себе своих отпрысков, школьники, слоняющиеся между залом игровых автоматов и бассейном. Людская картография в движении: мышцы движутся на костях, кровавые медузообразные щупальца выстреливают в гиперпространство. Каждый человек окружен призрачным водоворотом воспоминаний и чувств; и в любое из них я могу проникнуть по собственной воле. Во вспышке нейтрино пешеходы достигали моей стороны улицы и направлялись дальше по делам, телесные микропроцессоры стрекотали словно маленькие электрические цикады.

Исполнив приветственный ритуал, Мэри и Катя вошли в здание. Я пересек дорогу и направился к ним. Две тысячи семьсот пятьдесят восемь отпечатков испещряли ручку двери. В этой пестрой смеси я узнал отпечаток большого пальца Мэри. Коснувшись ее сияющего следа, я толкнул дверь.

На первом этаже роботы в красной униформе и шляпах в виде таблеток ослепительно улыбались и кланялись посетителям. Захваченные разнообразными желаниями, Мэри и Катя испытывали прилив эндорфинов не меньший, чем при занятиях экстремальным спортом или приеме легких наркотиков. Они двигались рядом с прилавком, где висели шелковые шарфы. К ужасу ближайшего робота Катя повязала один на голову.