Я промямлил извинения. Мураками-сан понимающе кивнул и удалился, превознося мои жесткие принципы руководства и прижимая к груди папки.

Я изучал документы, разъясняющие новую управленческую стратегию в транспортном департаменте, когда госпожа Хатта позвала меня к телефону. Я взял трубку, ожидая, что услышу голос Ямаситы-сан из отдела займов Фудзитсу-банка.

– Говорит Сато.

– Господин Сато, это Марико из бара «Сайонара».

Дрожь стыда пронзила меня. Что может быть более неуместным, чем звонок в офис девушки из хостесс-бара? Я бросил взгляд на коллег. Мацуяма-сан, консультант по ведению счетов, разговаривал с клиентом по другой линии. Таро уставился на экран, на котором висела заставка с утенком Дональдом. Только госпожа Хатта находилась в пределах слышимости – она вставляла в степлер запасную обойму. Вдруг она догадается?

– Э… мне так неловко беспокоить вас на работе… но это единственный способ связаться с вами.

В голосе Марико слышалась робкая дрожь. Похоже, она догадалась, что за проступок совершила.

– Откуда вы узнали мой номер? – От огорчения голос мой звучал хрипло. – Вам дал его Мураками-сан?

– Нет, что вы! – отвечала она. – Я отыскала его в справочнике «Дайва трейдинг»… Я связалась с вами через коммутатор компании.

– Понятно. Боюсь, сейчас я не могу разговаривать. Я очень занят. Я полагаю, что вам не стоит больше звонить сюда.

Я сожалел, что приходится выговаривать Марико таким холодным и невежливым тоном, но я по-прежнему считал, что она поступила очень дурно, позвонив мне прямо в офис.

– Обещаю, – согласилась Марико, – но мы должны условиться о встрече. Может быть, вы заглянете в бар? Я хочу кое-что рассказать вам.

Что может рассказать мне девушка, столь далекая от моих повседневных забот? Мне было неловко продолжать разговор рядом с госпожой Хатта, которая между тем начала поливать цветы на подоконнике.

– Рассказать что? – спросил я.

На том конце провода наступило короткое молчание, затем спокойный голос произнес:

– Это касается вашей жены.

Я ушел с работы в восемь. Некстати разыгралась мигрень. Портфель бил по ногам. Я с трудом продирался сквозь толпы людей, спешащих с работы. Что их так манит сюда, в район Синсайбаси? Мне никогда этого не понять. Вокруг все гудело, каждый следующий бар предлагал посетителям еще более зазывающую вывеску. Мигали игровые автоматы. В фойе ресторана «Морской бриз» девушка в бикини из ракушек и с чешуйчатым русалочьим хвостом скользила в гигантском аквариуме, рассеянно улыбаясь прохожим. Темные волосы парили в воде над головой.

На подходе к бару «Сайонара» пульс мой участился. Звонок Марико родил в моей душе переполох, какой про изводит лиса, забравшаяся в курятник. Что может сказать мне это дитя? Когда она упомянула твое имя, я весил трубку. Затем сказал госпоже Хатте, чтобы она звала меня к телефону, только если позвонят из Фудзитсу-банка. Но поздно – Марико похитила мой покой. Работа была забыта, я понимал, что не смогу сосредоточиться, пока не переговорю с ней.

Я задержался в дверях закусочной, где подавали лапшу. Следующая дверь вела в бар «Сайонара». В запотевшем окне повар толстыми мозолистыми руками лепил мясные клецки. Я спрашивал себя, что может знать о тебе Марико. Только то, что сказал ей Мураками-сан. Какие жестокие сплетни, ходившие после твоей смерти, мог услышать Мураками-сан?… Никто не знал тебя лучше, чем я. Я никогда не поверю, что ты могла сама лишить себя жизни.

Наконец я решил, что мне не о чем разговаривать с Марико. Развернувшись перед витриной закусочной, я побрел домой.

Дома я принял ванну и послушал радио. Затем улегся в постель, надеясь на усыпляющий эффект горячей воды.

В два часа ночи зазвонил телефон. Я вскочил с постели и в темноте поплелся в коридор.

– Слушаю. Дом Сато, – ответил я заспанным голосом.

Раздался щелчок, затем – гудки.

Я разозлился. Что за хамы! Нет, чтобы извиниться, раз уж набрали неправильный номер!.. Я начал подниматься по лестнице, сердитый, словно медведь, разбуженный от спячки. Теперь раздражение вряд ли позволит мне заснуть. Веселенькое утречко меня ожидает, горько подумал я.

В доме было тихо и пустынно. Поднявшись наверх, я заметил, что дверь пустующей комнаты слегка приоткрыта. Странно, я ведь всегда оставляю эту дверь закрытой. Придется заглянуть внутрь.

Дверь легко отворилась. Свет луны просачивался сквозь зашторенные окна. Я взглянул в центр комнаты, и сердце мое болезненно сжалось. Кто-то передвинул твою виолончель.

Она лежала на боку в центре комнаты. В позе было что-то вульгарное, словно инструмент решил подставить бока лунным лучам. Голова закружилась. Кто-то взломал замок и проник в дом? Кто мог ее передвинуть? Дыхание со скрежетом вырывалось из груди, когда я на ощупь нашарил выключатель. Яркий свет проник в каждую щель, и виолончель снова стояла в углу напротив книжного шкафа.

Значит, галлюцинация… Я был потрясен. Никогда не думал, что галлюцинации бывают такими яркими и убедительными. Ноги вросли в татами. Я боялся оглянуться, еще больше боялся выйти из комнаты и оставить виолончель без присмотра. Но не стоять же так всю ночь! Небольшая прогулка приведет меня в чувство.

И снова рассвет застал меня за разговорами с тобой. Я зашел дальше, чем намеревался – теперь предстояла хорошая часовая прогулка обратно. Только погляди, как высоко я забрался. Я не осознавал, что поднимаюсь на холм, пока буйные бамбуковые заросли не остались позади. Пора было возвращаться, иначе я опоздаю на работу. До чего же странно, должно быть, выглядела моя одинокая фигура в пижаме и пропитавшихся грязью мокасинах. Чтобы не быть замеченным госпожой Танакой, я постарался скользнуть в дом незаметно. Сегодня мне некогда с ней болтать. Нужно погладить рубашку и успеть на поезд, записаться на прием к доктору и продать виолончель.

Если не буду мешкать, как раз успею на 7.45.

Мы проговорили всю ночь и встретили рассвет на простынях, пропитавшихся нашим потом и саке. После обеда мы не могли больше спать и потому отправились завтракать. У стойки сидели парни в рабочих робах. Они курили и смеялись, распространяя запахи асфальта и тяжелого рабочего пота. Женщина с усиками склонилась над чаном с лапшой, стряхивая туда пепел с окурка, прилепившегося к нижней губе. Принимать душ мы не стали и теперь молча сидели за столиком, приходя в себя от бессонной ночи. Крошечные красные прожилки испещряли белки Юдзи, волосы его смялись подушкой. Он взял разовые палочки и со щелчком расщепил склеенные концы. Я смотрела, как Юдзи подносит лапшу ко рту: он был прекрасен даже сейчас, когда с жадностью набрасывался на еду.

Прошлым вечером он прислал сообщение, приглашая меня встретиться в одном баре в Намбе. После работы я взяла такси. Меньше всего на свете мне хотелось сидеть в баре, устроенном на британский лад, где ковры издают застоявшуюся вонь печеной трески и настоящего английского эля. Юдзи и его друг Синго играли в бильярд в задней комнате. Я сидела на высоком табурете, пила пиво и наблюдала, как методично они уменьшают количество шаров на столе. Когда Синго наклонился над столом, примериваясь к очередному удару, Юдзи подошел ко мне и будничным голосом произнес:

– Они разгромили мою квартиру.

Я удивленно спросила, что он имеет в виду: кто разгромил его квартиру? Он сказал, что не знает. Они разбили стереосистему и ножом разрезали матрас, но ничего не взяли. Юдзи был смущен моей реакцией, он улыбнулся Синго, словно извиняясь. Женщины, что с них взять? Синго улыбнулся мне. Он сказал, что Ямагава-сан в два счета разберется со всем этим.

Позже, когда мы шли ко мне, Юдзи выглядел подавленным. руки обнимали мои плечи, я прислонялась к нему, вдыхая запах табака и кожаной куртки. Опьянев, я что-то лопотала на ломаном японском, когда сзади раздался глухой удар. Мы подпрыгнули и обернулись. Под тусклым светом галогенных ламп мы не заметили ничего, кроме выщербленного тротуара и мусорных контейнеров. Я рассмеялась.