Я опустил мокрую тряпку в ведро с водой и мгновенно перенесся в глубочайшие колодцы человеческого разума. Онтологическая извращенность устройства вселенной раскинулась передо мной, как на ладони.

Я был захвачен своим всеведением. Клиенты стали объектами моих персональных уроков анатомии – их тела словно взорвались, блестя внутренностями и обнажая передо мной все свои тайны. Мысли скользили словно светлячки, отбрасывая блики. Электрические импульсы, ускоряясь, бежали вдоль нервных волокон. В гиперпространстве нет ничего скрытого. Я мог бы при желании описать квантовые колебания каждой молекулы воды в этом ведре, определить скорость вращения каждого электрона. Но к чему попусту тратить время? Ваши недоразвитые мозги попросту не воспримут эту информацию. Предлагаю заняться чем-нибудь более существенным.

За стойкой в ряд восседали служащие корпорации. Один из них – в темно-синем костюме – господин Ямасита, менеджер по экспорту компании «Ясика электронике». У него аллергия на клейковину, поэтому господин Ямасита вынужден жить на вегетарианской диете. Пищеварительные энзимы бомбили остатки зеленого салата, который он ел на завтрак. Он – орнитолог-любитель, кроме того, обожает заказывать по интернету одежду в магазине, специализирующемся на театральных костюмах для актеров-мужчин, изображающих женщин. Господин Ямасита попал в клешни богомола Кати. В ее синих глазах застыла притворная искренность. «Я проработала на этой неделе семь смен, потому что мне отчаянно нужны деньги! Брату предстоит операция по пересадке почки». На Украине у Кати пятеро братьев, работающих на свиноферме, а из проблем со здоровьем у них только сифилис и легкая шизофрения. Господин Ямасита, сентиментальный дурачок, был тронут бедственным положением девушки и обещал ей щедрое пожертвование. В темных, изъеденных раком глубинах души Катя замурлыкала от удовольствия. Она грызла фисташки, кусочек ореха застрял между премоляром и резцом. Катя вытолкнула его языком и проглотила. Орех двинулся по пищеводу к едкому бассейну желудочной желчи.

По ткани времени-пространства прошла зыбь. В бар стремительно вошла Мэри – прекрасная Мэри с сапфировыми глазами и золотыми волосами. В поисках Мамы-сан она с беспокойством оглядела зал, на языке вертелись оправдания опозданию. Мэри осаждали проблемы: неоплаченные банковские счета и замашки ее отвратительного дружка-некрофила. Однако она нашла время, чтобы остановиться рядом со стремянкой и улыбнуться мне. Нежная кожа губ туго натянулась – красота Мэри поистине совершенна. Пару мгновений ничего другого для меня просто не существовало. В гиперпространстве парила только бесконечность ее улыбки.

– Ватанабе, привет, – сказала она.

«Улыбнись же! – твердил мне внутренний голос. – Ну скажи же ей хоть что-нибудь!»

Голосовые связки не повиновались. В сиянии роскошных золотых волос Мэри прошла мимо и исчезла в раздевалке, оставляя за собой молекулярный вихрь.

Вчера мне исполнилось девятнадцать. Мои родите ли из низшей реальности трех измерений прислали открытку с пушистым котенком и свою фотографию – вот они стоят в тени хурмы и сверлят меня неулыбающимися взглядами. Зачем мне она? Я и так не забыл, как они выглядят. Отец написал, что ожидает от меня усердия в учебе. Если бы он узнал, что сын его открыл новую эволюционную степень в развитии человечества, мои оценки утратили бы для него всякий смысл. Меня опечалило что отец продолжает судить обо мне с Позиций трехмерной реальности, которая давно уже стала для меня пройденным этапом.

Я пристроил открытку на полку. Котенок раздражал меня; он будто следил за мной умильными глазками эмбриона. Я вытерпел несколько минут, затем разорвал открытку на мелкие клочки и спустил в унитаз. Обрывки отправились путешествовать в недрах системы сточных вод Осаки. Дрожа, я осел на пол, пристыженный собственной непочтительностью и неблагодарностью.

С самого раннего детства отец старался закалить мой дух. Он знал, как жесток этот мир, и хотел меня подготовить. Первое столкновение с жестокой реальностью произошло в четвертом классе. Обычно после школы я срезал путь домой, пробираясь сквозь заросли позади футбольного поля. Однажды мне навстречу из кустов выскочили Мисио и Казуо Кану – близнецы, печально знаменитые отчаянной свирепостью, происходившей от рано наступившей половой зрелости, – и принялись лупить меня ранцами. Я так удивился, что даже не сразу почувствовал боль. Несмотря на то, что в ранцах почти не было книг, удары выходил и довольно болезненными. Поразвлекавшись таким образом некоторое время, Мисио принялся стягивать куртку.

– Ну, давай; урод, – издевался он, – покажи нам, чего ты стоишь! Я согласен пропустить первый удар.

Солнечный свет падал сквозь листья и дробился на их безжалостных лицах. Мисио отдал куртку брату Казус, который поспешно отступил назад в предвкушении кровавой драки.

Я онемел. Мои длинные слабые руки безвольно висели вдоль тела.

– Ну, готов ты или нет?

Не имело смысла объяснять, что нет. Спустя две минуты я валялся в грязи, словно мокрица, закрывшись руками. Боль разрывала внутренности, на губах и в носу запеклась кровь. Мисио еще пару раз пихнул меня ногой по мягкому месту, прежде чем объявил брату:

– Готов. Так ему и надо.

Затем присел надо мной на корточки. Я решил притвориться мертвым, потому что прочел где-то, что подобный прием в минуту опасности используют некоторые представители животного мира.

– Эй ты, педик, – прошептал мне на ухо Мисио, – через месяц мы снова придем за тобой.

Они уже удалялись по тропинке, когда в кустах раздался шорох. Листва расступилась, и оттуда вышел мой родитель собственной персоной. Слезы радости заструились по щекам, оставляя грязные дорожки. Это мой отец, и сейчас он вам покажет!.. Он мрачно кивнул близнецам. Они остановились рядом. Отец извлек кошелек и выдал Мисио банкноту в тысячу йен. Близнецы Кану уважительно поклонились отцу и скрылись в кустах, оглашая воздух взрывами дикого смеха.

– Отец?

Я не слишком удивился бы, если на месте отца оказался какой-нибудь жестокий самозванец.

Тень от его фигуры упала на мое лицо.

– Вставай, Ихиро, – приказал отец. – Какой ужас. У тебя есть месяц, чтобы научиться пристойно драться. Я больше не желаю, чтобы это представление повторилось.

Некоторые отцы платят за уроки музыки, другие учат сыновей рыбной ловле. Мой же преуспел в том, чтобы настроить меня против окружающего мира. Каждый месяц до самых старших классов – цвела ли сакура, валил снег или палило солнце – близнецы Кану методично избивали меня, и каждый пинок и удар были свидетельством пламенной отцовской любви.

Кто придумал дни рождения? Глупое тщеславие. Что значат девятнадцать лет перед вечностью? В масштаба» вселенной вся человеческая цивилизация – не более чем мимолетный проблеск. К чему отмечать дни рождения застольями и подарками? Вчера я выбрался через окне моей комнатки на крышу, где и уселся, посасывая шипучую таблетку витамина С и рассматривая коричневатую дымку двуокиси серы, что заволокла горизонт. Я созерцал жителей Осаки – всех двенадцать миллионов девятьсот тысяч четыреста шестьдесят семь человек. Вот служащие суетятся в серых, извергающих нечистоты чудовищах, которые они называют небоскребами. В здании мэрии мэр Такахаси принимает взятку от представителя банка Сумитомо. А вот в Теннодзи босс якудзы в дисциплинарных целях отпиливает ножовкой палец рядовому диссидентствующему бандиту. В студии «НХК» популярная телеведущая Йоко Мори за несколько секунд до прямого эфира втягивает носом дорожку кокаина с карманного зеркальца. Я сидел на крыше несколько часов подряд. Я бы и дольше там сидел, если бы домовладелец господин Фудзи не вывел меня из состояния транса, начав поливать мои ноги из пожарного шланга.

– Ватанабе, на минутку.

С металлическим грохотом Мама-сан водрузила корзинку с ножами и вилками на кухонный стол. Мои обонятельные рецепторы уловил вонь ее лавандовой пудры, смешанную с запахом псины. Я отложил нож, которым нарезал грибы сиитаке, и вытер руки о фартук. Мама-сан впилась в меня тяжелым пронзительным взглядом. Там, где у обычных людей морщины, у Мамы-сан были борозды и рытвины. Из-под низкого выреза торчал пышный бюст, так и норовя вывалиться наружу. Как обычно, на руках Мамы-сан сидел ее чихуахуа, господин Бойанж, оставляя белую шерсть на бархате платья. Прижавшись к хозяйке, пес смотрел на меня сверху вниз с высокомерием царственной особы.