– Дольф, у нас проблема. Серьезная проблема, дружище!

Проблема действительно оказалась несколько большей, чем можно было бы ожидать, и называлась она «течь». Причем нехилая такая течь – из днища ботика бил настоящий фонтанчик, стремительно наполняя суденышко соленой влагой.

– Арндт, Райс, давайте-ка на весла! – скомандовал Пининг. – Вермаут, Геббельс, что стоим? Хватаем ведра и вычерпываем воду. Карл, я сказал вычерпываем, а не затыкаем щель курткой! Или ты снова в ледяной водичке побарахтаться решил? Думаешь амнезия пройдет? Всё, навались!

Последующие события ассоциировались у Карла исключительно с мельканием ведра, закоченевшими ладонями и ногами – несмотря на все их с Отто усилия, вода поднялась почти до середины икр, и заполненный забортной водичкой бот еле-еле двигался, готовясь вот-вот отправиться на дно.

Сколь долго это все продолжалось, Карл впоследствии сказать не смог бы даже под угрозой расстрела. Скрипели уключины, стонали борта, а сидящий у румпеля Пининг мерным, лишенным эмоций голосом, задавал ритм гребцам. То, что лицо у него при этом было белым, словно мел, Геббельс не видел.

А Адольфу-Корнелиусу было страшно. Страшно до колик, до мороза в кончиках пальцев, страшно неимоверно, всепоглощающе, так, как никогда в жизни страшно не было. Нет, боялся он не только и не столько за себя. Даже не так. Правильнее было бы сказать, что боялся он не смерти – своей или товарищей. Этого, конечно, тоже, но даже в минуту смертельной опасности он, как это и свойственно юности, всерьез о летальном исходе не задумывался. Потонет лодка, доберемся своим ходом, мол…

Страшило его другое – опозориться. Первый раз в жизни выйти в море в качестве капитана, пускай и такого утлого суденышка – и не справиться. Вот это было бы совсем погано. Ему даже рисовалась встреча с Богом после того, как они, все пятеро, дружно уйдут на дно.

Представлялся ему Бог, отчего-то, благообразным старцем в мундире гросс-адмирала, на троне и с трезубцем в руке. И он, маленький, промокший и промерзший перед Ним.

«Ну что, – интонации в речи воображаемого Господа были язвительными и напоминали интонации Мёдора, когда тот зубоскалил, отправляя кадетов в особо неприятный наряд, только выговор у Бога был отчего-то не баварский, как у обербоцмана, а силезийский, как у Рёдера, – осрамился в первом же самостоятельном плавании, голубчик? Кап-пита-а-а-ан… Первый после Меня, понимаешь… Вышел, не в море даже, а в лужу, где не кораблям, а лягушкам только плавать, и сразу же на дно? Хвалю! Герой! Гордость и надежда немецкого флота! Подводного, в прямом смысле этого слова, хе-хе. Я для чего сына своего вам на смерть посылал? Для того, чтобы он, смертью смерть поправ, воскрес на третий день и стал вам Спасителем, или чтоб всякие неучи несамостоятельные и сами тонули, и первокурсников-неумех топили, да еще и казенное имущество гробили? Уйди с глаз моих долой. Девять кругов Ада вне очереди. А стоимость бота будешь выплачивать из жалования, кадет».

На этой «оптимистической» ноте Бог почему-то исчез, зато в тумане показались очертания берега с небольшим опрятным домиком недалеко от пляжа, а порядком нахлебавшееся воды «богоспасаемое корыто» заскребло килем по днищу.

– Земля! – радостно рявкнул Пининг и истово перекрестился. – Всем покинуть судно!

И едва не подал пример, лишь в последний момент вспомнив, что капитан покидает борт тонущего корабля последним.

Выбираться из бурного моря, это, однако, не фунт изюму. То волна в спину ударит, сбивая с ног, то, откатываясь от берега, назад потащит, а если это еще помножить на усталость и температуру воды немногим выше нуля по Цельсию, то удовольствие выходит гораздо ниже среднего. Собственно, у пятерки морских кадетов имелись все шансы окочуриться в паре десятков шагов от спасения, однако либо Бог сегодня был в хорошем настроении, либо Дьявол дремал, а этого в высшей степени неприятного события не произошло.

– Линь ловите! – раздался громкий мужской голос, и в воду рядом с Карлом плюхнулся кусок каната, за который он не преминул уцепиться. Когда его примеру последовал весь экипаж «богоспасаемого корыта», линь натянулся, и кадетов, словно корабли на буксире (ну, или рыбу на леске – тут уж какая кому аналогия больше по нраву) поволокли к берегу.

Вытянутые могучим рывком кадеты попадали на гальку в нескольких шагах от кромки прибоя, содрогаясь от холода.

– Отставить валяться! – прохрипел Пининг, поднимая себя с земли неимоверным усилием. – Быстро всем скинуть одежду, пока не заледенела!

– Это лучше сделать в моем доме, герр мичман, – произнес нежданный спаситель, сматывая линь. – И чем быстрее, тем лучше для всех вас.

– Ну, Бонне, и как вы прокомментируете вчерашнюю встречу немецкого посла в Токио и японского министра иностранных дел Мацуоки? – Эдуар Даладье, председатель Совета Министров, министр национальной обороны и военный министр Республики испытующе глядел на министра иностранных дел, постукивая не заточенным концом карандаша по столешнице. – Как понимать действия немцев?

– Как попытку продать свой недостроенный линкор, – спокойно ответил тот. – Если вас интересует, чем это все закончится, то, скорее всего, Япония после долгого торга все же приобретет «Тирпиц» для своего флота.

– Меня интересует, почему это началось, – фыркнул Даладье. – Гитлер начал переговоры о продаже «Зейдлица» полякам, теперь собирается продавать свой лучший корабль Хирохито, и, черт возьми, я хочу знать – с какой стати?

– А это не ко мне вопрос, а к Кампинши, – Бонне кивнул в сторону министра военного флота. – Корабли, это его епархия.

– Жорж, давайте не будем валить с больной головы на здоровую, – Сезар Кампинши поморщился. – Понятное дело, что Гитлер принял новую концепцию развития флота, и что это за концепция, мы вскоре поймем. Вопрос-то в ином – почему он это сделал и зачем? Он ведь так рвался пересмотреть условия Версаля в отношении флота, получил, наконец, карт-бланш от Англии, и теперь, фактически, его труды идут насмарку?

– Ну, может это не так уж и плохо? – подал голос Поль Маршандо, министр финансов. – Можем изрядно сэкономить, отложив закладку «Клемансо». [15]

– Нет, он издевается?! – возопил Даладье, и вскочив из-за стола, начал расхаживать по залу совещаний совета министров, заложив руки за спину. Если бы в этот момент на сём полноватом коротышке была одета треуголка, он бы весьма напоминал другого французского государственного деятеля, жившего несколько раньше. – Маршандо, вы идиот! Отложить строительство «Клемансо»! Ха! Три раза «ха»! Вы что, ничего не понимаете? Все вы, господа!

Председатель Совета Министров орлиным взором окинул всех членов этого самого совета, и продолжил свою пламенную речь, не переставая носиться по залу, словно взбесившийся колобок.

– Сколько сил, сколько времени потрачено! Мы скормили Гитлеру Австрию, с потрохами сдали Чехословакию, все для чего? Для того, чтоб усилить хищника у себя под боком? Да, для этого, но не только! Почему Германия не сожрала Чехословакию целиком, как вы это мне обещали, Бонне? Почему, вместо того, чтобы выглядеть в глазах всей Европы, и, в первую очередь Польши и СССР, агрессором, с которым не стоит иметь дел, врагом, в конце-то концов! Почему Германия начинает активно налаживать с поляками и русскими контакты? Почему, я вас спрашиваю? Почему они – борцы за свои права, а мы выглядим бледно и трусовато? И это тогда, когда цивилизованные страны борются с коммунистической заразой! Именно в это время Советы вдруг, ничего для этого не сделав, усиливают свои позиции! Но это-то еще ничего, это ладно. Не так уж страшно. Никуда немцы не денутся, если СССР нападет на Польшу или полезет на Балканы, ввяжутся в бойню с русскими, а там и мы, может быть, поможем. Но Англия! Черт меня побери, Англия!!! Вы забыли о ней? Это сейчас у нас союз, но так было не всегда, не всегда же и будет. У Великобритании нет постоянных союзников, но у нее есть постоянные интересы, и интересы эти лежат, прошу заметить вас, господа, именно там, где расположены наши колонии.