Что касается самой Мэрилин, она получила то, чего никак не могла добиться от Джека. Они жили с Ивом, словно супруги в браке, только их выдуманная семейная жизнь протекала гладко, без неприятностей и шероховатостей, которые неизбежны в отношениях между настоящими мужем и женой. Монтан был для нее не только прекрасным собеседником — они и спали вместе, и ели вместе, вместе ходили на работу.

Мэрилин с удовольствием подчинялась Иву, а ведь она никогда не слушалась ни одного из своих мужей! Он играл роль — ему это было совсем не трудно, — роль мужа-европейца, который не привык потакать капризам жены, а она охотно согласилась стать послушной кроткой женщиной, которая во всем следует повелениям своего мужа, и даже на работу приходила вовремя! Она готовила для него на маленькой кухоньке в номере Миллеров, а он щедро расточал комплименты ее стараниям. Мэрилин чувствовала себя обновленной, словно ей наконец-то удалось начать новую страницу в своей жизни.

Ее больше не мучили головные боли, менструации протекали почти безболезненно, она принимала очень мало снотворного и тем не менее спала крепко и просыпалась по утрам рано и со свежей головой. Ее беспокоило только одно: они с Ивом никогда не обсуждали свое будущее.

Не желая нарушать безмятежное счастье их совместной жизни, Мэрилин не торопила его с решением, хотя уже поняла, что сам он об этом не заговорит. Ей было известно, что Симона ежедневно звонит Иву и регулярно присылает ему письма. Артур тоже часто звонил ей с другого берега океана, уставшим и отрешенным голосом рассказывая, как продвигается их работа с Хьюстоном. Она понимала, что наступит время, и он вернется, начнется работа над фильмом “Неприкаянные”, и необходимо будет разобраться в происшедшем — но сейчас лучше было об этом не думать, и она, поддаваясь соблазну, забывалась в объятиях Ива.

Кьюкор, воспользовавшись хорошим расположением духа, в котором все это время пребывала Мэрилин, с новой энергией продолжил съемки фильма “Займемся любовью”. У Мэрилин все получалось хорошо и быстро, как ни в одной из ее прежних картин. И это тоже доставляло ей радость. Все складывалось прекрасно, и только одна навязчивая мысль не давала ей покоя: чем скорее закончатся съемки, тем раньше ей и Иву придется посмотреть в глаза реальности.

Она не замечала, что их роман с Ивом получил широкую огласку, а когда поняла это, предпринимать что-либо было уже поздно. В конце концов им с Ивом было не до сплетен в светской хронике или в международной бульварной прессе. Они жили так, словно их от всего мира отделяла стеклянная стена — люди могли их видеть, но докричаться до них было невозможно.

Только Кьюкор, пробив брешь в этой стене, в мягких выражениях предупредил ее, что они играют с огнем.

Она сказала, чтобы он не беспокоился. Она все уладит…

Случилось так, что я оказался с Артуром в одном самолете, когда он возвращался из Ирландии в Калифорнию. Я покинул свое место и сел рядом с ним — мне не хотелось, чтобы он думал, будто я избегаю его, — но почти всю дорогу мы летели молча. Он сидел с отрешенным видом, замкнувшись в себе, что было не похоже на него, — в отличие от многих серьезных писателей он был довольно общительным человеком.

Вместе с нами в Лос-Анджелес по каким-то своим делам летели несколько французских кинодеятелей, и я помню, что мне было неловко перед Артуром, когда они стали передавать друг другу номер “Пари-матч”, где на обложке была помещена фотография целующихся Мэрилин и Монтана — это был страстный поцелуй; снимок, очевидно, был сделан скрытой камерой. Французы весь полет из Нью-Йорка в Лос-Анджелес только и говорили, что о “Ives et Marilyn” , а Артур, сгорбившись в кресле, пытался не выдать своих страданий. Насколько я мог судить, он был рассержен.

Мы говорили об Ирландии, о Хьюстоне, о фильме “Неприкаянные”. Казалось, в этом фильме весь смысл его жизни. Должно быть, он уже так много сил и времени вложил в свой сценарий, что не вынесет, если фильм не будет снят, словно это единственное, что осталось от его загубленной любви к Мэрилин.

Перекусив в самолете, я задремал, а когда проснулся, то увидел, что Артур смотрит в иллюминатор на ярко-голубое небо, положив на колени крепко сжатые кулаки, так что костяшки пальцев на руках побелели; перед ним стоял поднос с нетронутым обедом. По щекам Артура текли слезы. Освещенные резким солнечным светом из стратосферы, они переливались и блестели на его желтовато-бледной коже.

Я закрыл глаза и притворился спящим, не желая видеть его мучений. Я поступил как трус. Я успокаивал свою совесть, убеждая себя, что ему наверняка не понравится, если я стану выражать свое сочувствие.

Мы прилетели в Лос-Анджелес. Я получил свой багаж в здании аэропорта, вышел на улицу и увидел Артура. Он тоже уже получил багаж и высматривал присланную за ним машину.

— Похоже, меня никто не встречает, — сказал он.

Я предложил подвезти его, и мы поехали к “Беверли-Хиллз”.

— Мне не нравится этот город, — с угрюмой задумчивостью произнес он, глядя в окно машины на бульвар Сепулведа. — В этом городе хорошо тем, кто начинает жизнь, а не завершает ее.

Я не знал, что на это ответить. Дальше мы ехали молча.

— Желаю удачи, — сказал я, когда машина остановилась под знаменитым розовым навесом гостиницы. Миллер едва кивнул мне на прощание, думая, должно быть, о предстоящей встрече с женой.

Следующим утром я случайно встретил Мэрилин в кафетерии. У нее были опухшие глаза, будто она не спала всю ночь. Казалось, вместе с коротким счастьем она потеряла и все свое очарование кинозвезды.

— Ну, как дела? — спросил я ее. — Как Артур?

Она взглянула на меня поверх чашки, которую держала в руке, и передернула плечами.

— Не очень хорошо, — ответила она.

— Мы летели с ним в одном самолете.

— Он сказал мне. Очень благодарен, что ты подвез его. Я должна была заказать для него машину и забыла.

— Что ж, он джентльмен. Вы с ним решили, что делать дальше?

— Думаю, все останется по-прежнему. Пока не разводимся, — ответила она уныло. — А ты что здесь делаешь?

— Съезд будет проводиться в Лос-Анджелесе…

Мэрилин озадаченно посмотрела на меня. На данном этапе ее жизни реальными для нее были только собственные проблемы.

— Ах да, — поняла она наконец. — Съезд. Ну да, конечно. — Она немного повеселела. — Как дела у Джека?

— Нормально. Работает по двадцать четыре часа в сутки. Знаешь, Джеки опять беременна.

— Угу. — Зрачки у Мэрилин сузились. Она быстро переменила тему разговора. — Джек победит на съезде? — спросила она, заговорив на более нейтральную тему.

— Думаю, это вполне вероятно. — Я постучал по деревянной поверхности стойки. — Ты вообще следишь за развитием политических событий?

— По правде говоря, не так внимательно, как мне хотелось бы. — “Это еще мягко сказано”, — подумал я, — если принять во внимание, что она все это время была занята Монтаном.

Я устроился поудобнее и стал рассказывать ей о последних событиях. В начале года Бобби заложил первый камень, объявив, что Джек выставляет свою кандидатуру на предварительных выборах в штате Нью-Хэмпшир, и, поскольку Джек был выходцем из Новой Англии, там он легко набрал нужное количество голосов. Второй камень с грохотом примостился рядом с первым, когда стало известно, что братья Кеннеди перехитрили своих оппонентов, убедив губернатора штата Огайо, хотя и не без труда, поддержать кандидатуру Джека, а это означало, что Джек может направить все свои усилия на борьбу с Хьюбертом Хамфри, чтобы победить его на выборах в штате Висконсин.

Джеку нужно было вырвать у Хамфри убедительную победу в его родном штате и таким образом, выбив Хамфри из борьбы на раннем этапе кампании, приехать на съезд в Лос-Анджелес в качестве основного кандидата на пост президента от демократической партии. В результате длительной, ожесточенной борьбы против Хамфри в партии возможен раскол, и тогда главным кандидатом окажется Саймингтон, которого поддерживает Гарри Трумэн и ветераны партии, или Джонсон, который ведет усердную кампанию в кулуарах сената.