— Он не сказал, в чем дело? — спросил я.

— Переживает за Джека. Что же еще? — В ее голосе не было раздражения. Мария обожала не только Джека, но и его отца, который старался пофлиртовать с ней при каждом удобном случае. — Мне показалось, что он расстроен.

Я прошел в гостиную, налил себе мартини со льдом и набрал номер телефона Джо Кеннеди в Палм-Бич; этот номер был известен немногим. Он сразу же снял трубку.

— Где ты мотаешься?

— Добирался домой в час пик, Джо, — ответил я. — Чем могу помочь?

— Ладно, я не жалуюсь, — сказал он. — С Марией говорить приятнее, чем с тобой. Она симпатичнее и знает больше сплетен.

Это была правда. Мария знала все о жизни богатых, знаменитых и печально известных людей и много времени посвящала тому, чтобы держать Джо в курсе событий.

— Я могу позвать ее к телефону, если хочешь, — сказал я.

Он рассмеялся.

— Нет, по несчастной случайности мне нужен именно ты. Вы с Марией собираетесь на вечер к Кассини?

— Да.

— У этого сукина сына любовницы красивее, чем у Джека! А он всего лишь модельер!

— Наверное, поэтому они и соглашаются спать с ним, как ты думаешь? Женщины готовы пойти на все ради мужчины, который способен сделать их красивее.

— Должно быть, так… Слушай, ты читал всю эту ерунду про Джека? Газеты пишут о нем так, будто он почти умер! — Он повысил голос. — Они списали моего мальчика!

Он не преувеличивал. Несмотря на все мои попытки убедить прессу, что Джек перенес самую обычную операцию, газетчики пронюхали, что он находится в тяжелом состоянии.

— Я сказал им, что это все ложь…

— К черту! Я хочу, чтобы они заткнулись , ты слышишь меня? Что ты собираешься предпринять?

По крикливым ноткам в голосе Джо я определил, что гнев его вот-вот перейдет в ярость. Меня это ничуть не пугало, но для него самого это было опасно.

— Что-нибудь придумаю, — мягко ответил я, пытаясь успокоить его. — Как только он чуть оправится, ему нужно будет заняться каким-нибудь серьезным делом, которое заинтересует общественность и привлечет внимание к его имени… — Мой ум усиленно работал. Мне нужно было придумать что-то, чтобы успокоить Джо. — А пока, думаю, было бы неплохо, если бы он начал писать книгу, — предложил я.

— Книгу?

Джо на мгновение замолчал. Он уважал книги, но к писателям относился без уважения. Сделав несколько лет назад для себя открытие, что люди интересуются книгами, он приложил все свои усилия, чтобы небольшую брошюрку, написанную Джеком об Англии, заново отредактировали и опубликовали. “Джеку не помешает, если издадут книгу, на которой будет стоять его имя”, — сказал он мне тогда и оказался прав. Даже Элеонора Рузвельт, которую Джо ненавидел (и Джек унаследовал от него это чувство), одобрительно отозвалась о книге Джека.

— А о чем будет эта книга? — подозрительно спросил он.

— Ну, например, о душевном подъеме. О людях, которые стали инвалидами, но не сломались. Де Уитт Уоллас оценил бы такую книгу, и ее наверняка напечатают в “Ридерз дайджест”.

— Только не о калеках! — рявкнул Джо.

— Что?

— Не надо писать о физических недостатках, о Рузвельте и его инвалидной коляске. Нам не нужно, чтобы читатели думали, будто Джек пишет об инвалидах, потому что он сам инвалид, ты что, не понимаешь?

Мне пришлось согласиться. Джо, как всегда, правильно оценивал ситуацию, хотя выражался слишком резко.

— Тогда это будет книга о мужестве, — сказал я. — Вот о чем ему нужно писать. О людях, которые совершили что-нибудь выдающееся и тем самым повлияли на ход американской истории. — Я понимал, что мои слова звучат как плакатный лозунг, но в моей профессии без таких слов не обойтись.

— Да. Вот это мне нравится, Дэйвид. Подбери для него издателя. Помнишь того парня, как его — Соренсен? Джеку нравится, как он пишет для него речи. Пусть напишет эту книгу за Джека, почему бы нет? Только без либеральных завихрений.

— Но написать надо побыстрее.

— Что ж, пусть поторопится, — решительно заключил Джо с уверенностью человека, который привык покупать писателей и требовать, чтобы они писали то, что угодно ему, не спрашивая их мнения. Его друг Джек Уорнер однажды сказал про сценаристов: “Писатели — продажные сволочи, и цена им — десять центов за десяток”. Джо придерживался того же мнения.

— Я все устрою, — пообещал я.

— Хорошо. Джеку пока не говори об этом. — Теперь, когда у нас был план действий, он несколько успокоился. — Я слышал, его в больнице навестила Мэрилин Монро. Она переоделась медсестрой! — Он расхохотался.

Я ничего не знал об этом и встревожился.

— О Боже, зачем же так рисковать?

Но Джо презрительно фыркнул. Когда дело касалось женщин, Кеннеди не думали об опасности, и Джо гордился этим.

— Будет тебе, Дэйвид, — сказал он. — Пусть развлекается. — Он помолчал. — Ему это не повредит.

— Что ж, снимаю перед ней шляпу . Она вернула Джека к жизни быстрее, чем все мы, вместе взятые.

Мы только что позавтракали — сам посол, Бобби и я — и сидели возле бассейна в доме Кеннеди в Палм-Бич. Бобби уже успел искупаться в океане, и мокрые плавки висели на нем мешком, волосы спутались и стояли торчком. Джо по утрам играл в гольф и поэтому был одет в белые брюки гольф, несколько удлиненные, какие носили еще до войны, клетчатые шерстяные носки и кашемировый свитер. Нам с Бобби не очень хотелось принимать участие в “заседании по выработке стратегии” — так Джо называл утренние беседы со своими друзьями и сыновьями, во время которых он только и делал, что брюзжал на весь белый свет, — но в данном случае мы не могли избежать этого. Джека уже выписали из больницы, и Джо попросил меня приехать, чтобы обсудить его будущее.

— Да, Мэрилин вернула ему интерес к жизни, это точно, — сказал Бобби. — Но согласись, он еще очень слаб.

— Не соглашусь, Бобби. Джека уже поставили на ноги.

— На костыли, — возразил Бобби. Он всегда был реалистом. — И, возможно, он всю жизнь будет ходить на костылях.

— Но он жив. Его выписали из больницы. Если потребуется еще одна операция, значит, ему придется снова лечь в больницу.

— Не знаю, сможет ли он вынести еще одну операцию.

— Он — мой сын. Он вынесет, если нельзя иначе. Он выздоровеет, Бобби. Я не желаю слышать эту упадочническую болтовню в моем доме. Ни от тебя, ни от кого другого. А ты что скажешь, Дэйвид?

— Я считаю, что попытка соединить две операции в одну была ошибкой, — ответил я. — Врачи тоже так считали. Они поддались на уговоры Джека, и вы тоже. В следующий раз не позволяйте ему принимать решения за врачей.

Джо снисходительно хмыкнул.

— Джек способен очаровать кого угодно, к нему неравнодушны даже птицы в небе. Он очаровал врачей, как же иначе, и медсестер тоже. — Он озорно улыбнулся. — А также и Мэрилин Монро.

— Да, наверное. — Чем больше я слышал о ее визите в больницу к Джеку, тем больший ужас я испытывал: ведь это могло окончиться громким скандалом в прессе. Мы с Бобби поспорили из-за этого, но он упорно не хотел признать, что был не прав, пригласив Мэрилин. Он никогда не сомневался в правильности своих действий и поступков, даже если ему требовалось перевернуть все факты с ног на голову, чтобы доказать свою правоту.

— Говорят, она выходит замуж за этого жидовского писателя? — сказал Джо. — К тому же он “красный”?

Мы с Бобби обменялись взглядами. Бобби испытывал благоговейный страх перед отцом и никогда не спорил с ним о подобных вещах, хотя терпеть не мог таких выражений. Поскольку среди присутствующих я был единственный “жид”, полагаю, мне надлежало бы возразить ему, но я уже давно смирился с тем, что такие выражения — неотъемлемая часть словарного запаса посла Джо Кеннеди. Однажды в споре с кем-то он назвал кардинала Лии, своего старого друга из Бостона, “глупым ирландишкой с замашками мещанина”, а Берни Баруха — “послом Рузвельта к старейшинам Сиона”.