Они молча вышли из лифта. Бобби проводил ее до комнаты и открыл дверь. Ее охватил страх. Она чувствовала себя как в ловушке, но постаралась скрыть это от Бобби. Она ненавидела больницы; странные запахи, болезни и смерть вызывали в ней отвращение.

При виде пустой больничной палаты ее ужас только усилился. На кровати был аккуратно разложен ее “костюм”: халат и головной убор медсестры, белые туфли и чулки — все вещи были ее размера. Она сообщила свои данные секретарше Бобби, которая, казалось, нисколько не удивилась, что ее послали покупать наряд медсестры для Мэрилин Монро. Очевидно, на Кеннеди работали люди, которые умели выполнять любые приказы. Она проскользнула за ширму, сняла свою одежду и надела форменный халат. Он был сшит точно по ее фигуре. Выйдя из-за ширмы, она распустила волосы и надела шапочку, закрепив ее булавкой.

— Ну как?

Бобби ухмыльнулся. От этого он стал казаться не таким строгим и правильным, и в нем появилось что-то от обаяния Джека.

— Если ваш вид не заставит Джека улыбнуться, тогда уж он точно не жилец на этом свете. Вы готовы?

— Еще нет. — Она вытащила из сумочки косметику и подошла к зеркалу. В конце концов, она была Мэрилин Монро, и ей предстояло играть роль.

— Вы обещаете, что Джеки не заявится сюда, пока я у него в палате? — спросила она.

— Откуда ж ей взяться.

— Тогда идемте, — сказала она.

Они вышли в коридор. Бум-Бум поднял вверх большой палец. Это означало, что врачей и настоящих медсестер поблизости нет.

— Что ж, действуйте, — сказал Бобби.

“Надо же, медсестра !” — произнесла она про себя. Она знала, что без труда сможет сыграть эту роль, если настроится. Она уверенно постучала в дверь — медсестра не должна стучать нерешительно, ведь это ее вотчина, она здесь хозяйка . Бодрым движением она открыла дверь, вошла в палату и чуть не задохнулась от неожиданности.

— Боже мой, Джек! — вскричала она, забыв про свою роль. — Что они с тобой сделали ?

Казалось, он ничего не слышит. Он лежал на спине, обмотанный какими-то проводами, в окружении различных механических блоков и противовесов; специальный шейный воротник поддерживал его голову в неподвижном положении. Она едва узнала это осунувшееся лицо. Кожа, всегда такая загорелая, сейчас была прозрачно-белой и туго обтягивала лицевые кости черепа. Волосы сальные, спутанные; от постоянной боли на щеках залегли глубокие морщины. Даже руки, лежащие поверх больничной простыни, казались хрупкими и высохшими, как у старика. В палате было много цветов, но они не перебивали запах едкого пота, лекарств и сладкой вони, исходившей от открытой гнойной раны.

Внезапно шутка перестала быть смешной. Невинная забава привела к трагедии, и шутникам осталось только молча смотреть на последствия своей веселой затеи, понурив головы от стыда. Видя его страдания, она почувствовала себя глупой и беспомощной.

Она заплакала, хотя по сценарию это не полагалось. Слезы градом текли по ее лицу, падали на грудь, покрывая крупными каплями накрахмаленный белый халат. Она долго стояла так и плакала, глядя на умирающего человека, — ей было ясно, что Джек умирает. Она любила его, она не сомневалась в этом, и ему суждено умереть, как и всем, кого она любила.

Она увидела, что Джек открыл глаза. Он смотрел на нее непонимающе. Поначалу его взгляд ничего не выражал, казался пустым, бессмысленным и мертвым. Но через некоторое время в его глазах засветился живой блеск, мутная пелена исчезла. С неимоверным трудом он улыбнулся; его губы раздвигались все шире и шире, пока улыбка не стала похожа на знакомую усмешку, которая сразу же стерла с его лица выражение безысходности, боли и страха.

— О Боже! — с трудом выдохнул он сквозь смех. — Кто это придумал?

— Бобби.

— Вот сукин сын! Значит, он еще не совсем пропащий человек! Как он провел тебя сюда?

— А как ты пробрался в “Хэй-Адамс”?

— Ха! — Он осторожно тряхнул головой и зажмурился от боли. — Я рад, что ты пришла.

Все еще беззвучно смеясь, он внимательно рассматривал ее, затем подмигнул.

— Знаешь, а из тебя вышла бы отличная медсестра. Ты способна и Лазаря воскресить, да еще и возбудить.

— Оставим Лазаря. Как твои дела?

— Это было ужасно. Да и сейчас не лучше. Эти проклятые врачи доконали меня. Боль дикая — хуже, чем когда я лежал в госпитале во время войны, а тогда я думал, что хуже не бывает.

— Неужели они не могут как-то облегчить твою боль?

— Пытались. Никакого толку. Теперь мне почти не дают болеутоляющих средств. Отец сказал врачу: “Не давайте Джеку слишком много болеутоляющих средств. Он должен сам справиться с болью”. — Его лицо исказила гримаса, но по его выражению она поняла, что он согласен с отцом.

— Садись, — сказал он, взглядом указав на стул рядом с кроватью. — Как твои дела?

— Я, можно сказать, помолвлена.

— С кем?

— С Артуром Миллером.

— Я кое-что слышал об этом. Тебя можно поздравить?

— Может быть.

— Похоже, ты не очень рада.

— О, он замечательный человек! — воскликнула она, как будто прежде всего хотела убедить в этом себя. — Правда! Он такой умный ! И серьезный — я имею в виду, относительно нашего брака . Мне повезло.

— Я рад за тебя.

— Угу, это не то что быть замужем за бейсболистом.

— Пожалуй. — Он закрыл глаза. — Если я когда-нибудь встану на ноги, — несмотря на усилия этих чертовых врачей, — давай съездим куда-нибудь вместе. Я буду думать об этом каждый раз, когда мне будет плохо.

— Обязательно, Джек. Поедем куда хочешь. Я всегда готова, дорогой.

— Даже если ты будешь замужем?

— Я и прежде была замужем, ты что, забыл?

Он устало улыбнулся; разговор утомил его.

— Дай мне чего-нибудь попить.

Она налила в стакан холодной воды и поднесла к его губам изогнутую трубочку — она видела в фильмах, как это делается. Он немного отпил, и она поставила стакан на тумбочку возле кровати. Рядом с термосом лежало маленькое полотенце. Она смочила его холодной водой и стала осторожно обтирать ему лоб и щеки. От удовольствия он тихо застонал и схватил ее свободную руку.

Джек задышал тише и спокойнее — видимо, засыпал. Он что-то пробормотал сквозь сон. Она наклонилась к его губам, и ей показалось, она услышала: “Я люблю тебя”. Затем он затих. Она так и не поняла, произнес он эти слова или они прозвучали в ее воображении.

Она продолжала сидеть возле кровати, не вынимая своей руки из его ладони, обтирая ему лицо. Из ее глаз текли слезы. Встревоженный долгим отсутствием Мэрилин, в палату заглянул Бобби. Она сидела и плакала в полумраке сумерек.

— Посол просил, чтобы ты позвонил ему во Флориду, — объявила Мария, как только я вошел в комнату, где она переодевалась.

Мы собирались в ресторан. Она красилась, сидя за столиком; под рукой у нее стоял бокал мартини, в пепельнице лежала сигарета. Когда я вошел, она даже не повернулась ко мне, спокойно продолжая заниматься своим делом. Так всегда бывает, когда люди женаты не первый год.

Мне стало грустно. Она была очень красивая женщина, но мы уже переступили ту грань в нашей супружеской жизни, когда секс сглаживает все острые углы в отношениях между мужем и женой; теперь он мог только вызвать дополнительные сложности. Несколько лет назад я заключил бы ее в свои объятия и овладел бы ею тут же на полу в ее комнате, или, во всяком случае, у меня возникло бы такое желание. Но я знал, что, если даже попытаюсь наклониться и поцеловать ее сейчас, она скажет: “Не надо , дорогой, пожалуйста, ты размажешь мой макияж, и мне все придется начинать сначала — и мы опоздаем”.

Итак, как всегда, мы шли ужинать в ресторан. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь проводили вечер дома, если только не принимали гостей. Разумеется, моя профессия обязывала меня все время бывать на людях, и, ко всему прочему, Мария не любила сидеть дома. Она была femme du monde , в полном смысле этого слова, и, если ей приходилось проводить вечер дома, она считала, что этот вечер прошел впустую. И все-таки у меня было такое чувство, что мы уходили из дому каждый вечер, чтобы не оставаться наедине друг с другом. По этой же причине мы возвращались домой поздно, уставшие, в состоянии только принять снотворное и улечься спать…