Только тут до меня дошло, что́ происходило в кабинке, пока я топтался возле писсуара. Резиновый жгут туго обхватывал его левую руку, и из маленькой ранки сочилась кровь. Должно быть, он поставил левую ногу на унитаз, чтобы поддержать свою руку, пока ширялся. На полу валялся шприц.

Встав, я почувствовал, что брюки у меня мокрые, и посмотрел себе под ноги. Да, вот это смех. Я заставил его потерять контроль над физическими отправлениями, и он обмочился. А я стоял в этой луже на коленях.

Я подобрал с пола ключ. Он тоже был весь в моче. Парень стал понемногу приходить в себя и издавал слабые стоны. Я схватил его за волосы и ударил головой об унитаз, давая понять, что какое-то время ему еще придется потерпеть.

Затем я вышел из кабинки. Времени почистить дождевик не было. Подойдя к двери, я вышиб стопоры, положил их в карман, вышел и запер за собой дверь. Ключ зашвырнул в кусты.

Я запыхался, пот тек у меня по лицу, но надо было выглядеть спокойным и непринужденным. Если бы какой-нибудь другой страждущий вывернул сейчас из-за угла и попытался войти в туалет, я бы сказал, что это непорядок.

Переходя улицу, я посмотрел налево и оглянулся. Чисто. Больше оглядываться не буду. Скоро и так узнаю, творится ли что-нибудь сзади, — может быть, услышу вопли или звуки погони. Тогда придется отреагировать, но, черт побери, у меня одного был этот пистолетище!

Миновав автобусную остановку, я нырнул в первый попавшийся переулок. После двух очередных поворотов стащил дождевик и завернул в него цилиндр. Потом снял кепарь и тоже завернул в дождевик. На ходу я присмотрел мусорный бак и избавился от своего свертка. С этим покончено — я стал новым человеком или, по крайней мере, стану, когда надену очки.

Снова оказавшись на улице, я достал бумажник с видом человека, который проверяет, не забыл ли кредитку. Открыв его, я обнаружил, что стал семьянином; в бумажнике лежала очень симпатичная фотография меня, моей жены и двух детишек, меня звали Ланс Уайт. Не уверен, что миссис Уайт было бы приятно, если бы я пришел к ней домой.

В отделении для денег обнаружилось двести сорок долларов. Уайт либо только что побывал в банкомате, либо с утра пораньше продал часть товара. Кроме того, там лежала парочка кредиток, но их я оставлять не собирался; на то, чтобы их продать, уйдет слишком много времени, а если я использую их для получения наличности, то через час, не раньше. Но зачем рисковать и давать возможность кому бы то ни было описывать полиции мои приметы? Остальное было барахло: бумажки с номерами телефонов. Проходя мимо очередной урны, я выбросил все, кроме наличных.

Теперь у меня в кармане лежало почти четыреста долларов, хватит еще на несколько дней, если я не свяжусь с Патом или он сам не объявится с деньгами.

Моча на брюках стала немного подсыхать, пока я шел, но воняло от меня прилично. Пора менять одежду.

Я дошел до «Бургер кинг» и всех других магазинов рядом с гостиницей. Примерно через четверть часа я вышел из магазина уцененных товаров с пакетом, в котором лежали новые джинсы, свитер и нижнее белье — все купленное на наличные. Для Келли я тоже обзавелся совершенно новым комплектом одежды — до панталонов и нижней рубашки.

Поднимаясь в номер, я быстро посмотрел на часы. Меня не было часа два с четвертью, немного больше, чем я обещал.

Еще не дойдя до двери, я увидел, что она приоткрыта. В нее была засунута подушка. До меня донеслись звуки включенного телевизора.

Вытащив пистолет, я двинулся вперед, прижавшись к стене и целясь в щель. Сначала я почувствовал недоверие, потом потрясение. И еще успел ощутить пустоту в желудке, прежде чем меня стало мутить.

Я зашел в номер. Никого.

Я заглянул за кровать: вдруг Келли прячется там? Может, она решила меня разыграть?

— Келли, ты здесь?

Голос мой звучал серьезно, и она должна была это понять.

Молчание. Сердце мое билось так тяжело, что даже защемило в груди. Если они схватили ее, то почему до сих пор не бросаются на меня?

Я почувствовал, как с висков по щекам стекает пот. И начал впадать в панику, представляя Келли — вот она видит, как избивают ее отца, вот она с испугом зовет маму… Я понял то чувство отчаяния, когда хочешь, чтобы кто-то убрал из твоей жизни все пугающее.

Я силой заставил себя остановиться, успокоиться, подумать о том, что теперь делать. Выскочив из номера, я бросился бежать с криком: «Келли! Келли!»

Свернув за угол, я увидел ее.

Лучась удовольствием и гордостью, она отходила от автомата, торгующего кока-колой, стараясь справиться с кольцом на банке. Улыбка, которая обозначала «ну что, видишь, какая я теперь большая?», пропала, когда она увидела меня с пистолетом в руках, серьезного, как раковая опухоль.

В какой-то момент я уже собирался рассказать ей, чем все это чревато, но прикусил губу.

Внезапно на лице ее появилось сожаление и обида на себя. Покупка банки колы было первой вещью, которую она сделала самостоятельно с тех пор, как покинула дом, а теперь, вернувшись так скоро, я все разрушил. Ведя ее обратно в номер, я осматривал пространство за нами, чтобы убедиться, что нас никто не видел.

На кровати Келли валялись пустые пакетики из-под чипсов и тому подобное; все вместе напоминало сценку из «Зверинца». [33]

Я усадил ее и мигом принял душ. Когда я вышел, лицо у Келли было по-прежнему унылое. Я присел рядом.

— Я не сержусь на тебя, Келли, просто разволновался, куда ты подевалась. Обещаешь больше так не делать?

— Только если ты пообещаешь не оставлять меня одну.

— Обещаю. А теперь раздевайся, надо помыться.

Я схватил ее и практически засунул в ванну, прежде чем она успела опомниться.

— Ты сама моешь голову или кто-нибудь тебе ее моет?

Келли посмотрела на меня так, будто сейчас заплачет.

— Хочешь, чтобы я ее тебе помыл?

— Да, пожалуйста.

Трудно было понять, что происходит в ее головенке.

Я достал шампунь и стал мыть ей волосы; Келли ворчала, что пена попадает в глаза и щиплется, но я бы сказал, что ей нравилось обращать на себя внимание. Винить я ее за это не мог: не так-то уж много внимания перепадало ей в последнее время. Ее мир перевернули вверх тормашками, а она еще даже этого не знала.

— От тебя воняет! — скорчила гримаску Келли, уловив запах мочи Ланса Уайта на моей одежде.

— Эти шмотки уже давненько не были в стирке, — ответил я. — Проверь, весь ли шампунь ты смыла, а потом вымойся еще и мылом.

Она сделала вид, что все это ее страшно забавляет. Я порадовался, что хоть кому-то это смешно. Возвращаясь в комнату, я сказал, не оборачиваясь:

— Потом я хочу, чтобы ты надела чистое. Панталоны и рубашка на кровати.

— А что такое панталоны?

— Вот.

Я взял их и пошел показать Келли.

— Да это же просто штанишки!

Келли плескалась, как утка. Для меня это было здорово; чем дольше она оставалась в ванной, тем меньше мне приходилось общаться с ней. Мне казалось, что это уже слишком: мыть, одевать ее да еще слушать, как она трещит. Я оставил ее плескаться в свое удовольствие еще полчаса, а затем вытащил из ванной и велел пойти и вытереться.

А сам принял душ, побрился и переоделся. Старую одежду, свою и Келли, сложил в пластиковый мешок для стирки, который, в свою очередь, засунул в пакет из магазина. Теперь надо будет отделаться от этого при первой возможности.

Мы оба расположились в комнате. Келли наконец оделась. Рубашку она застегнула неправильно. Пока я расстегивал пуговицы и вставлял их в нужные петли, она смотрела на меня с неодобрением.

— В чем дело?

— В этих джинсах. Ужасно выглядят. Тебе надо было купить такие, как у папы.

В довершение всего я получил законодательницу мод, которая теперь станет попрекать меня любой мелочью.

— Моего размера таких нет, — продолжала Келли. — Мама всегда так говорит. Она вообще не носит джинсы, им с Айдой больше нравятся платья и юбки.