–  Я… ятоже немного рисую, – сообщила я.

– В самом деле? – протянула Рафаэла. Похоже, я оскорбила ее. Или она решила, что я могу стать ей соперницей?

– Вы слышали о художнице Сесилии Корнаро из Венеции?

– Кто же о ней не слышал? Разве не у нее был роман с лордом Байроном и Казановой в придачу? Это ведь английский милорд разбил ей сердце… но какая выдающаяся художница!

– Так вот, она моя подруга. И даже научила меня кое-чему…

Услышав мои слова, монахиня одним прыжком вскочила на ноги.

– Сесилия Корнаро! Ах ты, дорогуша! Да ты – настоящее сокровище! Кошечка ты моя дорогая!

Она быстро опустила жалюзи на окне и отработанным движением поставила ведро с мутной зеленоватой слизью из фонтана перед дверью, так что любой, кто попробовал бы войти, неминуемо наткнулся бы на него. Рафаэла взяла меня за плечи – на меня пахнуло ароматом ветивера [151]– и усадила перед мольбертом. Она вложила мне в руки кисть и дала небольшой квадратный кусочек холста.

– Покажи мне, что ты умеешь.

Мне почудилось, что черенок кисточки ожил у меня в руке. Как же здорово было вновь окунуть меховой кончик в мягкий пигмент! Я быстро набросала лицо Рафаэлы, добавив ему цвета и оттенка.

Она выхватила холст у меня из рук и достала из-под матраса небольшое зеркальце, иметь которое в монастыре воспрещалось строго-настрого. Сравнив нарисованное со своим отражением, она пустилась в пляс по комнате, размахивая моим рисунком, так что брызги не успевшей высохнуть краски полетели на выбеленные стены.

– Значит, это правда! Мы сможем рисовать вместе! Сестра Констанция… ведь тебя по-настоящему зовут Марчелла?

– Да.

– Марчелла и Рафаэла. Мы теперь сестры.

Едва Рафаэла произнесла слово «сестры», как радостная улыбка исчезла с ее лица и губы ее сложились в горестную тонкую линию. Она негромко проговорила:

– Добро пожаловать в семейное дело.

Она вновь всунула мне в руку кисть. Обмакнув ее в черную краску, я нарисовала еще один образ Рафаэлы. Мое умение осталось со мной: я изобразила ее в виде забавного горного зайца, загорающего на солнце и озорно подмигивающего мне.

В монастыре Святой Каталины появился свежий грех. Я ощущала его запах столь же отчетливо, как если бы кто-нибудь подбросил Мне дохлую мышь под кровать, что случалось со Мной уже неоднократно, поскольку замысел Божий в том и состоял, чтобы подвергать свою самую Благочестивую Дщерь испытаниям и насмешкам.

Произошло именно то, чего Я опасалась больше всего. Венецианская Калека сдружилась с порочной Рафаэлой, единственной монахиней, к которой Я не могла приблизиться, дабы научить ее почтению и дисциплине, по причинам, которые Господь не пожелал открыть Мне.

Эта самая Рафаэла могла безнаказанно насмехаться под Моим окном:

– Умоляю, не надо мешать сестре Лорете. Она прилегла вздремнуть. Хотя нет, прошу прощения, я клевещу на нее. Сестру Лорету, несомненно, уложила в постель невыносимая тяжесть ее святости и благочестия.

– Да отсохнет твой нечестивый язык за такие слова? – прошепелявил еще кто-то, безукоризненно подражая голосу сестры Арабеллы.

И приспешницы сестры Рафаэлы захихикали, как воробьи, весело чирикающие над украденной булочкой.

И теперь, когда Рафаэла и Венецианская Калека вместе работали над осуществлением замыслов сатаны, Я осознала, что вскоре настанет время, когда Я вновь должна буду исполнить Его волю.

А пока что Я искала утешение в своем маленьком садике, где с верой посадила особые семена, поливая их миропомазанной кровью в ожидании урожая. Аконит, несомненно, являлся священным растением, учитывая его название, [152]силу и прекрасный синий цвет.

В монастыре Святой Каталины бытовала поговорка: cada flor es una moja,каждый цветок олицетворяет собой монахиню. Подобно святому Франциску, Я разговаривала со своими немыми маленькими сестрами-цветами и рассказывала им о своих планах. Мои синие цветы росли, подобно одеянию Девы Марии, обретая цвет Царствия Небесного, похожие на сутану самого святого Франциска, окрашенную в благочестивый синий цвет.

Просторная келья Рафаэлы была рассчитана на двоих. Она как-то обмолвилась, что ранее делила ее со своей младшей сестрой, которая впоследствии умерла. Поначалу Рафаэла не желала распространяться об обстоятельствах ее смерти.

– Это совсем другая история, – говорила она. – Я еще не могу спокойно вспоминать о ней. Поэтому я позволила рабыням спать в комнате сестры. Мне приятно их общество.

Она улыбнулась и внезапно стала настолько похожа на Сесилию Корнаро, что меня пробрала дрожь.

Ее sambaЭрменгильда и criadaХавьера обожали свою госпожу. Я поняла это по их сияющим улыбками лицам, когда Рафаэла познакомила их со мной. Я уверена, что в монастыре Святой Каталины у высокородных монахинь не было принято представлять своих рабынь, особенно по имени, да при этом еще и ласково обнимать их за плечи.

Задняя часть кельи Рафаэлы отличалась особой вычурностью. Ее синий дворик вел – подумать только! – в отдельную уборную, в которой лежали ее туалетные принадлежности. Кроме того, у нее имелась еще и кухня с большим количеством ведер для кипячения воды. Рафаэла сказала мне, что ее рабыни всегда держат горячую воду наготове, когда ей приходится принимать искупительную ванну.

– Моя сестра… – начала было Рафаэла, но голос девушки дрогнул и сорвался.

– Как она умерла? – мягко спросила я, поскольку мне показалось, что Рафаэла уже достаточно доверяла мне, чтобы ответить на этот вопрос.

Рафаэла взглянула мне прямо в глаза.

– Пожалуй, будет лучше, если я сама расскажу тебе все. И чем скорее, тем лучше. Если ты станешь моей помощницей и подругой, то должна разделить со мной и мои беды, и победы. Моя сестра Хуана – сестра София – умерла насильственной смертью, когда ее утопили в ванной. Я слыхала, что здесь тебя приняли подобным же образом.

– Холодная ванна? Твоя сестра в чем-то провинилась?

– Нет, она была ангелом. Полной моей противоположностью. У нее действительно было призвание. Тот день, когда наши родители привезли нас в монастырь, стал лучшим в ее жизни и худшим – в моей. Она даже меняпросила называть ее сестрой Софией – она с радостью отреклась от своего настоящего имени. Мне пришлось смириться с этим. Она всегда уверяла меня в том, что нам очень повезло оказаться здесь, где нам не грозили ужасы внешнего мира. И в этом заключается горькая ирония. Самый страшный ужас мира обитает в монастыре Святой Каталины.

– Ты имеешь в виду vicaria?

Тому, кто смотрел на déshabilléРафаэлы и сигару, которую она держала в пальцах, было нетрудно понять, почему vicariaизбрала ее мишенью для своих нападок; но при чем здесь ее сестра-ангел?

Рафаэла со злостью пнула ногой ни в чем не повинную стену.

–  Vicariaвоспылала страстью к Софии. Моя сестра всегда говорила мне, что мы должны проявлять снисхождение к этой женщине. Но страсть vicariaк Софии отнюдь не была нежной. Она была ужасной, ненасытной и опасной! А когда ее пресекли – ведьме запретили видеться или разговаривать с моей сестрой, – ее страсть превратилась в ненависть.

Голос Рафаэлы дрогнул.

– В конце концов это стало причиной смерти моей сестры. Vicaria– кстати, именно я придумала ей прозвище Ведьма – дождалась, когда моя сестра сляжет с желудочным расстройством. Насколько я могу себе представить ход событий, той ночью София возвращалась из лазарета. Но сюда она так и не дошла. – Последние слова Рафаэла выкрикнула, уже захлебываясь слезами: – А я вела себя как бесчувственное чудовище!

Мне хотелось обнять ее, но я не знала, как она отнесется к такому жесту. Поэтому я ограничилась тем, что пробормотала: