Поэтому, принимая обет невесты Христа, я исходила из того, что это обязательство носит временный характер, до тех пор, пока я не выйду замуж за Санто, хотя сейчас, казалось бы, у нас с ним не было ни малейшего шанса когда-либо увидеться вновь.

В кульминационный момент мессы я легла на пол, раскинув u стороны руки, словно бы распятая на кресте, и шепотом принесла клятву, которая связывала меня с монашеским орденом. Затем я опустилась на колени перед улыбающейся prioraи произнесла неубедительные слова своего обещания. Через окошко на хорах священник протянул мне черную вуаль. Другие монахини помогли мне надеть ее и расправить, чтобы все выглядело безупречно. Невеста должна быть красивой и достойной своего мужа.

И только когда мне на палец надевали обручальное кольцо, я невольно отпрянула в сторону от священника, отчего публика, наблюдавшая за церемонией, изумленно ахнула.

Я протянула ему руку, говоря себе: «Это всего лишь репетиция перед моей настоящей свадьбой».

Затем мне на голову водрузили венок из роз и торжественно отвели обратно в клуатр, где состоялось празднество, которое едва ли можно было назвать духовным, учитывая количество съеденных нами пирожных и печенья; за исключением vicaria,естественно, у которой шел десятый день ее очередного исключительно длительного поста.

Я покрутила кольцо на пальце. Направляясь к себе в комнату, я сорвала травинку и просунула ее под золотой ободок на пальце так, чтобы кольцо не соприкасалось с кожей.

На письменном столе Мингуилло Джанни нашел письмо от prioraмонастыря Святой Каталины. Она напоминала ему о том, что он должен прислать последнюю часть приданого Марчеллы, поскольку она уже принесла монашеский обет.

Я, как слепой, спотыкаясь, вышел из ostaria,ничего не видя перед собой. Привалившись к стене, я почувствовал, как монеты у меня в заднем кармане впились в мою плоть, словно ножи. Обвенчалась с Господом? Это означало, что она вышла замуж за другого, не за меня.

Почему она не захотела оставаться послушницей или стать терциарией, келейницей?

Следом за мной вышел Джанни, мысли которого были заняты совсем другим.

– Мингуилло говорит, – мрачно пробормотал он, – что у нее будет своя рабыня. Ему придется платить. Но разве эти перуанские слуги смогут угадывать все ее желания так, как это делали мы с Анной?

– Почему она так поступила? – терзался я. – Как она могла принять вуаль, когда знала, что я…

Джанни хлопнул меня по спине:

– Может, она скрестила пальцы, когда приносила обет? Может, все это лишь большое надувательство? Может, – лицо его помрачнело, – они одурманили ее?

«Может быть, ее избили, – подумали мы одновременно. – Может быть, они держали ее взаперти, чтобы она сошла с ума». Тогда у нас не было причин полагать, что режим в монастыре Святой Каталины окажется мягче, нем в самом строгом монастыре Венеции. В конце концов, Мингуилло сам выбрал его.

Я никогда не видел. Марчеллу в черном. Должно быть, по контрасту ее кожа выглядит сейчас очень бледной. Врачи, пользующие монахинь, замечали, что черный цвет их облачения вызывал постоянные проблемы с кожей, поскольку темные платья поглощали солнечные лучи, затрудняя выделение тепла телом. Темное одеяние с готовностью впитывает болезнетворные частицы и накапливает в себе вредные соединения. Эта метафора вполне применима ко всем функциям организма: быть монахиней – то же самое, что медленно умирать. Мертвое для внешнего мира, тело монахини постепенно распадается, недоступное для любящих глаз.

А вот в том, что касается Наполеона, я оказался прав: его чесотку оказалось не так-то легко утихомирить. Мой старый пациент восстал из собственного пепла и с триумфом покинул Эльбу. Вскоре он прибыл в Париж, намереваясь вернуть все, что потерял, кроме молодости и здоровья, которые оказались утрачены безвозвратно.

Через неделю после того, как я обвенчалась с Господом, меня перевели из прежней кельи в новую. Коренастая vélo blancoнесла мои пожитки, за исключением тонкой стопки страничек моего дневника, которые я спрятала в накидку и настояла на том, что отнесу ее сама. Velo blancoшла впереди, показывая дорогу, потому что отныне мне предстояло жить в той части монастыря, куда послушниц не допускали.

Мы по диагонали пересекли синий дворик и подошли к группе зданий, отдаленно напоминавших старинную деревню. Мы миновали Калле Кордоба с ее белыми стенами, увитыми красной геранью. В конце она сужалась, переходя в Калле Толедо, настоящий каньон из терракотовых построек, плоских и примитивных. По правую руку тянулись полуразрушенные и осыпавшиеся стены, похожие на торчащие из земли обломки гнилых зубов.

– Землетрясение 1784 года, – коротко пояснила vélo blanco. – В этот день к нам прибыла сестра Лорета. Мы так и не смогли оправиться от этой катастрофы.

Мы резко повернули направо, на Калле Севилья, обнесенную кроваво-красными стенами и поднимавшуюся по белым ступеням ко входу в старинную церковь, увенчанную колокольней.

– Сюда. – Монахиня слегка подтолкнула меня к первой слева двери. – Вот здесь вы теперь будете жить, сестра Констанция.

Я вошла в свой дворик сквозь низенькие двустворчатые деревянные двери, обе половинки которых были вытесаны целиком из мореного дуба цвета топленого масла. Над притолокой было начертано имя прежней обитательницы, Марии Доминги. Сомокурсио.

– Что случилось с сестрой Домингой?

– Она пребывает вместе с нашим Отцом и Супругом, – ответила монахиня. – Черная оспа. Она боялась уколов и отказалась от прививки. Ее родители распорядились продать келью, а на вырученные средства заказать мессы за упокой ее души. Теперь ваш брат выкупил ее для вас.

Мой вымощенный булыжником дворик был выкрашен в ярко-синий цвет. Вдоль стен тянулись три длинные каменные скамьи, а в центре раскинулась небольшая цветочная клумба. Слева находилась кухня, а прямо впереди открывался вход в мою спальню, по обе стороны которого в горшках пенилась герань. «Как же мне повезло, – подумала я, – что теперь у меня есть собственный, такой красивый дворик». Впоследствии я узнала, что все принесшие обет монахини могли похвастаться личными садами, причем некоторые были намного роскошнее моего.

Дворик казался украшенным отнюдь не символами христианства; в нем явно преобладали традиции Востока: изящная арка над дверью, неглубокие ниши и скамьи из золотистого камня, впитывающего солнечный свет.

Вслед за vélo blancoя вошла в большую, просторную комнату. Ее терракотовый пол выскоблили, подготавливая для шелкового ковра из моего приданого. Под куполообразным потолком с тщательно проработанным архитравом кремового цвета в стенах были проделаны небольшие оконца и альковы. А посреди комнаты стояла невысокая чернокожая девчушка, которая приветствовала меня реверансом.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Жозефа, – ответила она и вновь присела в реверансе. – Я – ваша рабыня, повариха и служанка.

– У вас она всего одна, – снисходительно заметила vélo blanco. – У большинства принесших обет монахинь – не меньше трех. А у Маргариты, аптекарши, их целых двенадцать!

Жозефа упрямо возразила:

– Я могу делать всего-всего понемногу для своей госпожи.

– В таком случае покажи ей новое жилье, – распорядилась vélo blanco.Сложив мои пожитки на оттоманку, дежурная монахиня удалилась.

Жозефа не мигая уставилась на меня.

– Итак, – провозгласила она, – это ваш новый дом. Здесь есть это, это и вот это. – Она по очереди показала на камин, дымовую трубу и кровать с нарочитой официальностью.

Но потом, когда шаги vélo blancoзамерли вдали, лицо Жозефы расплылось в радостной улыбке. Уперев руки в бока, она сообщила:

– Другие слуги говорят. Они говорят, вы будете хорошей госпожой. В этом случае я буду хорошей служанкой а быть может, понемножку полюблю вас. Думаю, это вполне возможно.