– Она ведь почти ничего не ест, знаешь?

– Она держит пост? – прошептала мать и пренебрежительно добавила: – Марчелла ужасно исхудала. Это и впрямь Душевное расстройство – собственными руками разрушить то, что осталось от ее красоты.

– Не волнуйся, мама. Я пришлю к ней доктора Инку, – заверил я ее. – Теперь, когда она так истощала, думаю, надо подтянуть ее сбрую. Ну, ты понимаешь, для ее же пользы.

В это самое время толстый знахарь Мингуилло вдруг выпал из фавора. Его застукали за игрой в карты, во время которой он поставил на кон книгу со своими знаменитыми аптекарскими снадобьями в заведомо проигрышной партии.

Мингуилло спас книгу в самый последний момент. Знахаря отправили в ссылку в кошмарный городишко Ровиго «на учебу и исправление», как поведал нам Мингуилло.

Но здоровье Марчеллы пошатнулось, и ей требовался постоянный уход. Впервые удача оказалась на нашей стороне. Мингуилло сказал:

– Ступай и приведи лекаришку, того, дешевого, что приходил облегчить страдания нашего дорогого Пьеро Зена.

У него прямо на лбу было написано, как он прикидывает и просчитывает про себя. Санто был беден, значит, с ним будет легко договориться и он проявит послушание. Я помчался к нему, не чуя под собой ног от радости. И Санто последовал за мной обратно к дому, быстрый, как пуля.

– Что бы вы здесь ни увидели, сначала скажите об этом мне, – предостерег я его, подталкивая доктора Санто к лестнице на второй этаж. Мингуилло уже ждал его там, так что времени объяснить еще что-либо у меня не было.

На кровать упала тень моего брата. Затем в поле моего зрения возникли болезненно безвкусные цвета его камзола. Неподалеку маячило перекошенное от страха лицо Анны.

– Мы пригласили для тебя нового доктора, – провозгласил Мингуилло.

Услышав легкую поступь на лестнице, я решила, что будет лучше прикинуться покорной и не слишком умной, пока я не пойму, что за человека они для меня подыскали. Впрочем особых надежд я не питала, учитывая, что Мингуилло привел его сам. Я держала глаза опущенными долу, когда легкие шаги остановились у моей постели.

– Почему она такая худая? – немедленно поинтересовался доктор.

У него оказался негромкий и приятный голос, в котором едва заметно ощущался выговор улиц, несмотря на то, что он явно принадлежал образованному и умному человеку. Я была уверена, что доктор принял меня за служанку, учитывая мою уродливую голую комнату и поношенную одежду.

– Вред она причинила себе самостоятельно, – любезно откликнулся Мингуилло. – Она – нечто вроде религиозной фанатички. Молодые девушки, ну, вам известно, какими они могут быть. Кто же знал, что…

Молодой человек поступил крайней неразумно, позволив себе перебить моего брата. Я вздрогнула всем телом, но не столько от страха за себя, сколько за него, когда он резко бросил:

– Как вы могли позволить бедной девочке так жестоко истязать себя? Не могу поверить…

Мингуилло надменно выпятил нижнюю губу.

– В таком случае в ваших услугах здесь не нуждаются, молодой человек.

Тут я подняла глаза и заметила голод во всем облике юноши – в его исхудавшем лице, тонких запястьях и явно подстриженных самостоятельно кудрях, обрамлявших его лицо. Я вновь посмотрела на него, чувствуя, как от кончиков моих пальцев по жилам заструился огонь, потому что я зналаэтого молодого человека. Это ведь он ласково баюкал на коленях голову умирающего во дворе Пьеро. Я тогда стояла на втором этаже в коридоре с окнами во всю стену; молодой же человек находился двенадцатью ярдами ниже, во дворе. Он тоже увидел меня – наши глаза встретились на краткий миг в тот самый момент, когда скончался бедный Пьеро.

Но тогда на мне было шелковое платье, и на щеках у меня еще цвели остатки румянца после нескольких месяцев счастья с Сесилией Корнаро. Снизу, со двора, он не мог видеть мою искалеченную ногу и распухшую стопу. А сейчас я вдруг ощутила непривычную боль в сердце, как будто кто-то сжал его в кулаке, оттого, что по прошествии всего восемнадцати месяцев этот молодой человек не узнал во мне ту девочку, которая стояла у окна и смотрела на него.

Пока он осматривал меня, я видела в его лице лишь равнодушное сочувствие и профессиональную доброту, которые вскоре сменились настоящим ужасом, когда он добрался до кожаных кандалов и прочей сбруи, которые надел на меня доктор Инка, чтобы доставить удовольствие моему брату. Он произнес ровным голосом:

– Мой долг состоит в том, чтобы лечить все заболевания, даже те, которые пациенты навлекли на себя сами.

– Вот это правильно, молодой человек, – улыбнулся Мингуилло, выуживая монету из кармана старомодного широкого камзола, который он носил, чтобы скрыть все более заметные недостатки собственной фигуры. Монетка была мелкой, но молодой человек принял ее с радостью.

– Могу я вернуться завтра в то же самое время с припарками и тоником для нее? – почтительно осведомился он. – Я бы порекомендовал иное лечение, не то, которое назначил предыдущий врач. Вы сами видите, оно оказалось неэффективным.

– За второй визит мы заплатим половину, – был ответ.

– Как ее зовут, мою пациентку? – поинтересовался молодой человек, давая понять, что согласен и на такие условия.

– Марчелла Фазан, – сказал Мингуилло.

При этих словах молодой человек замер, обратившись в статую, и лицо его залила смертельная бледность. Я видела, как он заново переживает смерть Пьеро во дворе этого дома, нашего Палаццо Эспаньол. Затем он опустил глаза на мое лицо и окинул внимательным взглядом его разрушенные очертания.

– Могу я… могу я поговорить с ее матерью? – обратился он с вопросом к Мингуилло.

«Ох, – подумала я, – только не это. Не дай ему понять, что тебе не все равно. Иначе тебе самому придется плохо».

Бедный малый в полной растерянности покинул благородный этаж Палаццо Эспаньол – мамочка вела себя столь равнодушно и пассивно, как будто речь шла о чужой дочери, а не ее собственной. Братец же не мог сдержать улыбку, которая показалась Санто непристойной и вульгарной, и это притом, что ему приходилось буквально клещами выдирать из Мингуилло любую подробность о том, как его сестра сподобилась довести себя до такого состояния. Такое впечатление, что Санто сделал ему подарок, этому проклятому Богом вору и разбойнику!

Санто спустился во двор с тяжкой ношей на своих узких плечах. Полагаю, он уже жалел о том, что раскрыл свои карты Мингуилло. Но он, похоже, все еще не хотел верить в то, что подсказывало ему чутье. Да и кто думал бы иначе на его месте?

Я поджидал его на крылечке под навесом, где меня не могли видеть с благородного этажа. Я сказал ему:

– Вы ничего не добились, устроив сцену. Мингуилло Фазану нравится унижать добрых христиан, а вы лишь привлекли его внимание к себе, что может быть для вас опасно.

Ну а потом я в подробностях поведал Санто о том, как Марчелла обзавелась покалеченной ногой, хотя выяснилось, что он уже знает об этом, естественно. Так что я рассказал ему о сцене, которая привела к убийству Пьеро Зена, о том, что сталось с бедной сестрой Марчеллы Ривой, и о многих других вещах, что очернили славную историю Палаццо Эспаньол.

– Прочему вы не обратились в магистрат? – спросил он с горящими от негодования глазами.

– А что, неужели другие благородные господа станут слушать небылицы, которые слуги рассказывают о своем хозяине. Скорее, они посадят нас в тюрьму или сумасшедший дом за клевету.

– Я не оставлю ее, – поклялся он. А потом забеспокоился: – Она подумает, что я заодно с ее братом, еще один фальшивый доктор, который пришел мучить ее. Но тут уж ничего не поделаешь.

Он с шумом перевел дыхание. Его бедная тоненькая шея покраснела от сочувствия.

Но вдруг зашелестели цветы, и по коже у нас пробежал мурашки. Было очень небезопасно вести подобные смелые разговоры в Палаццо Эспаньол, где Мингуилло мог подкрасться к нам незамеченным. Мы договорились, что станем регулярно встречаться в ostariaна улице Калле делле Ботеге, чтобы он мог рассказать мне, как продвигается лечение Марчеллы. Разговорить его оказалось проще простого. Парнишка ел так мало, что после стакана дешевого красного вина у него развязался язык. Судя по всему, он был беден, как церковная мышь. При первой же возможности я угощал его из собственного невеликого жалованья.