—

Нет, зачем так говорить? Куда я вас толкаю? Я даю цену. Не подходит, ваше дело.

—

Ну какая ж это цена?

—

А мне легко ли сбывать этот скот! Украдкой придется его резать, украдкой продавать мясо. А попадусь, мне одного штрафа придется платить в три раза больше, чем все это дело стоит. Нет, больше не дам. Прощайте.

И мясник пошел к воротам. Но ведь ночь кончается!

—

Куда ж вы? — крикнул Садык. — Постойте! А сколько вы хотите с меня за тощую корову, которую я у вас смотрел?

—

Пятьсот. Садык рассердился.

—

Что ж, за сумасшедшего, что ль, вы меня считаете? А? Нет, я Черного Бобра лучше отдам в колхоз. Я хотел от продажи иметь хоть маленькую выгоду. А если так, зачем же мне его продавать?

—

Ну, ладно, ладно. Желаю вам удачи. Отдаю вам корову за четыреста, и по рукам.

—

Нет, — отдернул руку Садык. — Не выйдет! Я лучше свою корову отдам в колхоз. Вы за нее даете четыреста, а она куда лучше вашей.

Но мясник ухватил руку Садыка. — Ладно. Бог с вами. Желаю вам удачи. Берите за триста. Этот скот я сейчас уведу, а утром, на рассвете, приведу вам ту корову и принесу восемьсот наличными. По рукам? Садык согнулся, как под непосильной ношей.

—

Ладно. Желаю вам удачи. Мясник повел скот за ворота.

Садык, уже не скрывая и не стыдясь слез, шел, привалившись к Черному Бобру, оглаживая его скользкую теплую шею, такую знакомую морду с твердой горбинкой на широком носу. Слезы застилали глаза, и не видно было, сгущается мрак или проходит.

В это время раздался громкий жалобный крик жены, смотревшей сюда с женского дворика:

—

Ой, коровушка! Через три месяца отелилась бы. Молоко бы давала густое, жирное! Сметану делали бы густую-прегустую!

Садык захлопнул ворота и подбежал к жене:

—

Молчи! Услышат! С ума, что ль, сошла?

Но, взглянув на ее заплаканное, огорченное, доброе, родное лицо, сам заголосил, схватившись за голову.

Заявлений о желании вступить в колхоз подано было много. Эргаш сидел в комитете бедноты, разбирая заявления и разговаривая с подавшими их.

—

В заявлении вашем указана соха. А почему не указана корова?

—

Я беден. Корове у меня нечего делать. У другого Эргаш спросил:

—

У вас земли много, а бык один. Как же вы всю свою землю пахали на нем?

—

У меня один бык, я его отдаю вам. Вам мало? А почему не мало, когда вон голодранец с одной сохой вступает?

Эргаш, внимательно посмотрев на недовольное лицо собеседника, положил его заявление к другим.

—

Разберем. Обсудим.

И отвернулся к Хаджиназару:

—

У вас три заявления написано. Одно от вас. А эти?

—

В них написано, от кого они.

—

А что это за люди?

—

Братья моей жены. Сами прийти стесняются, прислали со мной.

—

Понятно. У вас в заявлении указана только одна корова. Где же остальной скот, где хозяйственный инвентарь? Разве вы бедняк?

—

Я не называю себя бедняком. Но нынешнее время — время трудное. Я совсем разорился. Одного быка и корову я осенью продал, а деньги проел. Молодого бычка и курдючного барана заколол, за зиму съел. Осел сдох. Понять не могу отчего. Молодой, сильный осел был, взял и сдох. Беда не приходит одна. Вслед за ослом верблюд в ростепель поскользнулся и сломал ногу. Пришлось прирезать. Мясо я пожертвовал, роздал народу. В конце зимы…

Нор-Мурад перебил Хаджиназара:

—

Ладно, дед! Я боюсь, как бы вы сейчас еще не сказали, что в конце зимы вымерло и все ваше семейство, и сами вы в том числе.

Эргаш взглянул на Нор-Мурада без улыбки, но с полным пониманием.

—

Ну, а что случилось с сохой, бороной, с мотыгами?

—

Не дают слова сказать, — сердито покосился Хаджиназар на Нор-Мурада. — Соха? Борона? А вы забыли разве, какие холода стояли этой зимой. А дров мне, старику, где взять?.. Да… Пришлось сжечь. Вместо дров.

—

Разберем, — ответил Эргаш. — Разберемся.

И когда Хаджиназар, потоптавшись в раздумье, словно намереваясь еще что-то сказать, или спросить, или припомнить какие-то невысказанные доводы в свою пользу, молча отошел, подал заявление Нор-Мурад.

Эргаш с удивлением прочел длинный список Нор-Мурадова имущества:

—

«Котел чугунный, бок отколотый. Кувшин медный, бухарский. Прялка. Веретено. Корзина для хлопка. Блюда глиняные, три…» Зачем нам это?

—

А откуда мне знать, что понадобится колхозу? Что имею, то и отдаю. Раз я вступаю в колхоз, зачем мне посуда? Приду в колхоз, поем, да и назад домой.

—

Кто тебе сказал, что котлы и посуда у нас будут общими?

—

Так на улице такой разговор был.

—

Богачи и враги распускают такие слухи. Незачем этому верить. Стыдно, Нор-Мурад. Мы войну с тобой вместе прошли, я думал, она тебя уму-разуму научила…

—

А разве плохо объединить всю посуду? Зачем каждому отдельно варить обед? Лучше прийти в колхоз, поесть, да и назад.

—

Не все с этим согласятся. А навязывать людям общий обед мы не можем. Это дело личное. Одно дело хозяйствовать, другое — обедать. В колхоз идут добровольно, и вопрос о питании может решаться только добровольно.

—

А веретено для очистки хлопка и прялка для пряжи пригодятся колхозу, — сказал однорукий юноша, сидевший тут же.

—

А зачем они нужны? — спросил Эргаш.

—

Мы боремся с теми, кто укрывает хлопок. А с помощью прялки и веретена хлопок расходуется дома. Мы даже думаем составить отряд из пионеров и комсомольцев и пройти по дворам, собрать этот инвентарь.

—

Эх, — вздохнул Нор-Мурад. — Жалко, я староват. Но вы примите меня в отряд, и я пойду с вами по дворам. Ведь у того же Хаджииазара штук десять прялок найдется. Ими-то он не станет отапливаться. Они-то у него, я догадываюсь, целы и сохранны и даже где-нибудь прибраны от любопытных глаз.

—

Что ж, пятидесятилетний почетный пионер будет украшением отряда! — сказал однорукий юноша и взглянул на Хаджиназара. — А вы, дядюшка, не успели сжечь свои прялки?

Богач обиделся:

—

Товарищ Юлдашев! Покойный родитель ваш Юлдаш-ака был человеком бедным, добрым, скромным. Никогда никого не задевал, зря не обижал. Откуда у вас столько ехидства? Под каждого копаете, во всякое дело суете свой нос. Нехорошо, право.

Вожатый не замедлил ответить:

—

Вам, конечно, нравилось, что были бедны да молчаливы, работящи да скромны. С такими баям легко было. Пользуясь скромностью наших отцов, вы тогда спускали с них по три шкуры. А мы хотим по праву получить обратно взятое вами у отцов. Оттого у нас и нрав другой.

Эргаш просматривал заявление Садыка, когда бай спросил:

—

Простите, пожалуйста. Я хочу вас спросить.

—

Спрашивайте! — поднял голову Эргаш.

—

Если я дам в колхоз двадцать танабов хорошей земли, самой лучшей земли, а уважаемый Нор-Мурад даст четыре танаба плохой, никуда не годной, при сборе урожая мы получим равные части?

Эргаш ответил:

—

Пока будем вместе работать. Ко времени сбора вопрос этот успеем обсудить и согласовать в районе.

И вернулся к заявлению Садыка:

—

Так, Садык-ака. У тебя указано восемь танабов земли. Соха, борона. Бык, осел. Ты, видно, честно, с чистым сердцем идешь в колхоз.