—

Прежде мы вашего лица не видели, а теперь вы освободились и от черного покрывала, и от темного рабства. Наравне с нами работаете, наравне и отдыхайте. Нет беды поплясать при свете месяца, — уговаривал Сабир-бобо.

—

Бобо-Сабир, я спляшу. Но не мне надо начинать. Сперва Мухаббат-апу [140]попросим.

—

Правильно, — подтвердил старик, — она — жена красного партизана. Она сама против басмачей боролась. Она первой у нас сбросила паранджу. Ей первой и плясать надо. А мы потом.

Все поддержали старика.

Мухаббат охотно вышла, когда ее попросили.

—

Ладно, если это порадует вас, спляшу.

И юноши снова запели, мерно хлопая в ладоши:

Мухаббат, танцуя, прошла круг и, остановившись посредине круга, пропела:

И молодые голоса откликнулись ей:

И опять она:

И опять ей откликнулись:

И под этот припев снова Мухаббат прошла круг. И снова остановилась.

И неожиданно она прибавила новый стих к этой еще не отстоявшейся песне:

Эти слова были встречены громкими рукоплесканиями.

Раздались восклицания:

—

Молодец! Молодец, Мухаббат, живи сто лет! Мухаббат, возбужденная, села на свое место.

докончил частушку один из сидящих. Все его поблагодарили, аплодируя.

Засмеялись, одобряя.

—

Ну, а теперь, Фатима, тебе плясать. Тебе!

—

Ладно! Тогда мы спляшем вдвоем с Хасаном. Иди, Хасан!

Под тот же напев они вдвоем прошли круг, и тогда Фатима остановилась и спела:

Ей подпели:

А она протянула руку:

Хасан подпевал:

А она улыбнулась:

Хасан подпевал:

И теперь Фатима подпевала ему, а он пел:

И все подпевали:

—

Молодец, Хасан Эргаш! Молодец!.. — закричали ему.

А Фатима, которой и пятнадцати лет еще не было, растерялась, смутилась и убежала к Мухаббат.

Тут поднялся старик, удивленно поднимая полы своего халата.

—

Братцы! Что же это такое?

—

А что? Что с вами, Сабир-бобо?

—

Подо мной — вода. Вода!

—

Может быть, спросонья что-нибудь, Бобо-Сабир? — И вокруг засмеялись.

—

Вставайте! Она и под вас пойдет. Слышите? — Он пошлепал ногой в подступившей к нему воде.

Все поднялись, собрались вместе, удивленно глядя, как при свете месяца медленно по серой земле расползается черное зловещее пятно неведомо откуда явившейся воды.

А вода натекала, тихонько булькая и неся на себе мелкие сухие стебли степной травы, отсохшие листья хлопчатника. А с полей слышался плеск струй, — там она растекалась уже свободным паводком.

Нор-Мурад проговорил:

—

Это тезгузарцы виноваты. Они брали воду на свои поля, а когда вода перелилась через край, прозевали. Теперь она погубит нам весь урожай.

Сапожник Самад низко склонился к канаве.

—

Нет, в Тезгузаре сегодня воды не было. Они воду не брали, канава еще сухая.

Бобо-Сабир ответил:

—

После проверим, кто виноват. Гадать некогда! Надо скорей запрудить воду. Ты, Самад, иди туда с Нор-Мурадом. Возьмите ребят с собой, а остальным всем надо скорей идти в поле, убирать на сухое место хлопок. Надо также снопы проса и маша спасать. Скорей, братья!

Крестьяне заторопились к своим полям, а Самад с Нор-Мурадом и несколько ребят, захватив мотыги, побежали берегом Тезгузара искать промоину.

Пройдя немного, увидели, что в двух местах вода, перелившись через край, текла на поля, запруженная в этом месте так плотно, что ниже русло совсем опустело.

—

Ох, тезгузарцы! — рассердился Нор-Мурад. — Пожадничали! Захотели всю воду к себе повернуть. А вода, видно, где-то просочилась на нашу жатву. И теперь нам беда, беда нам, беда…

—

Скорей, скорей, чего там думать? Подумаем завтра. Надо скорей заделать промоину, а не то — беда! — торопил Самад.

—

Да я о беде и думаю, — откликнулся Нор-Мурад.

—

Раздевайся! — торопил Самад, сбрасывая халат и влезая в воду. — Иди сюда! Мы с тобой здесь ляжем поперек потока. А ребята пусть кладут глину тут вот, в воду повыше нас. Мы сдержим глину, чтобы ее не сносило, пока не окрепнет.

Они легли, укрепляя перед собой комья глины. Постепенно глинистая плотина преградила течение.

Во второй промоине они хотели поступить так же.

Но поток здесь был слишком быстр и силен. Сколько они ни бросали земли и глины, все уносилось течением. Комья расползались в воде, исчезали, как соль в кипятке.